— Вот, прошу внимания. Это мне, а это вам.

Рязанцев выложил передо мной на стол две миниатюрные камеры и две сбруйки, сделанные из резинок, вроде тех, с помощью которых орнитологи цепляют на спинки перелетным птицам маячки для GPS-пеленгации. Правда, с легкими модификациями. Наши рюкзачки мы будем носить не на спинах, а спереди.

— Галочка, вы чем на спуск нажимать будете? Лапкой или клювиком?

— Клювом, конечно. — Мои лапы во время полета сжаты в «кулачки», что-либо делать с их помощью мне очень неудобно — все равно как в человеческом Облике сгибать мизинец, не сгибая безымянный. Это только хищники могут в полете орудовать лапами, орлы или там совы.

— Тогда нет проблем. Вот большая кнопка, на торце — включение, это спуск, а это зум. Хотя он нам не понадобится.

— Понятно.

— Учтите, будет трудновато поймать момент, мы ведь не сможем смотреть в видоискатель. Это не критично, от объектива до глаза сантиметров пять, а снимаем мы с большого расстояния, — что-нибудь да попадется. Главное, нужно четко держать горизонталь, — Рязанцев показал ладонями, — иначе кадр уйдет в сторону. Ну, это с опытом приходит. Думаю, вы справитесь.

— Я тоже так думаю, — заявляю нахально.

— Что ж, в таком случае вперед. Лэдиз фёрст…

Как, прямо так сразу?.. Ну, а с другой стороны, чего тянуть?

Мир исчезает во вспышке. Встряхиваюсь, перелетаю с пола на стол… Кхм, неувязочка. Нескромный вопрос: как я теперь это надену?

— Галочка, я вам уже говорил, что в Облике вы очаровательны? — с невинным видом поинтересовался Рязанцев, будто и не заметивший моей растерянности.

— Спасибо на добр-ром слове, — ответила я как могла любезно. — Что дальше делать?

— Позвольте, я вам помогу.

Рязанцев взял одну из камер, растянул пальцами лямочки. Я растопырила крылья, как орел на монете, он рассмеялся и показал руками: протяни, мол, вперед. Пальцы у Святослава Николаевича всегда ледяные, одно слово — запойный курильщик. Но очень ловкие. На моих крыльях ни перышка не заломилось. И никаких фамильярностей с Обликом, вроде как погладить меня-галку по голове, он себе не позволяет. Кокетничает только на словах.

Как пелось в одной песенке, популярной во времена молодости доктора Рязанцева, «мне известна давно бескорыстная дружба мужская». Ага, распрекрасно я знаю эту дружбу. Сначала чисто духовное общение двух свободных людей, потом есть хочется, потом переночевать негде, а там, глядишь, начинается деликатное выяснение, не тяжело ли мне одной с ребенком и не планирую ли я снова выйти замуж… Нет, дорогие друзья и соратники. Не тяжело и не планирую. (По крайней мере до тех пор, пока со своими планами не определится Летчик Ли.) Но дядя Слава — это другой случай. Он ко мне относится по-отечески. Вернее, по-учительски. И попрошу без комментариев, господа гусары! Бывают ситуации, бывают обстоятельства… В общем, мне с ним легко и спокойно.

— Ну вот, а я, пожалуй, сегодня буду весь в черном… (Синеватая вспышка.)…Р-ради прекр-расной спутницы.

Черный глянцевый грач с белым, будто лайковым клювом действительно выглядел очень элегантно. Особенно когда подхватил клювом лямки и двумя быстрыми движениями натянул их на крылья. Вот этому, пожалуй, я еще не скоро научусь…

Мы оба, сначала грач, потом галка, вылетели в открытое окно, в слепящую дымку осеннего солнца.

Кто-нибудь знает, почему в межсезонье, весной и осенью, около дня равноденствия всегда так пахнет морем? Где бы ни находился ваш город, но в эти дни запах первых опадающих листьев и озона, запах талой воды время от времени перемежается самым что ни на есть неподдельным морским бризом, отчетливым до галлюцинации ароматом водорослей на мокрых камнях, и тяга к странствиям сжимает сердце, и острое шило колется сами знаете где… Мы, галки, — птицы не перелетные, городские. Но кочующие, склонные иногда собираться в стаи. А что сейчас испытывают оборотни перелетные — могу только гадать. И сама не знаю, завидовать им или нет. Хотя грач у Рязанцева — не основной Облик. Он вяхирь, а голуби в городах чувствуют себя как дома.

Я сразу понимаю, что грачом он обернулся не только ради возможности переговариваться на лету по-человечески. Грач все-таки существенно побольше голубя. А портативная мини-камера размером с сувенирную колоду карт — для человека, конечно, и в самом деле портативная. Будь она у меня в руке или в кармане, она бы просто исчезла при смене Облика. А так… одно слово: рюкзак. Ощущение неприятное и непривычное, но деваться некуда.

Съемка города с высоты — давнее увлечение Святослава Николаевича. Еще с тех времен, когда камеры были большими, и в птичьем Облике он мог только подбирать ракурсы и выискивать объекты. А потом, уже обернувшись человеком, с риском для рук, ног, головы, аппаратуры и личной свободы лез на какую-нибудь пожарную лестницу — и старался запечатлеть то, что видел глазами птицы. Но как только появились портативки, он освоил тот метод, с которым теперь знакомил меня.

Конечно, никакой конкуренции Яну Артюс-Бертрану, создателю непревзойденной серии фотографий «Мир с высоты», мы с Рязанцевым составить пока не можем. Даже Рязанцев, а тем более я. Чтобы таскать в поднебесье такую камеру, как у француза, надо быть либо летчиком, либо кондором. А мыльница — она и есть мыльница, о высокохудожественных снимках на бреющем полете мечтать не приходится. Но Рязанцев берет сюжетностью и загадочностью. Как можно снять верхушку Останкинской телебашни с расстояния метров в десять, если ты не собираешься снести ее самолетом? Как запечатлеть изнутри стаю галок и их зыбкие тени-отражения в позолоте церковного купола?.. Такие и другие подобные картинки время от времени появляются на одном популярном в России фотосайте. Автор, некий Slava_The_Pigeon, скупо благодарит за комплименты и почти никогда не отвечает на вопросы. Не по причине конспирации и не потому, что не знает, чего бы наврать. Просто Святослав Николаевич утверждает, что не видит в интернет-общении ни пользы, ни удовольствия и не в его возрасте привыкать ко всяким глупостям. Пускай думают, что в Москве завелся спутник-шпион с моторчиком.

Впрочем, картинки-то он выкладывает. И я на девяносто пять процентов уверена, что комментарии поклонников читает внимательнейшим образом, а то и по два раза.

Листья тополей, жесткие и кожистые к осени, блестели, будто маленькие зеркальца. Желтая проседь в шевелюрах берез день ото дня становилась гуще. Мы летели, как договорились заранее: над улицей Вавилова, от бывшего рынка к институтским кварталам.

— Не тор-ропись! — крикнул грач. (В Обликах мы по традиции друг с другом на ты, и это вполне разумно.) Я послушно перешла на парящий полет.

Мир глазами птицы… как это рассказать тем, кто не летает? Вот, допустим, ты плавно набираешь высоту. Горизонт стекает вниз, будто глазурь с кулича, круг земной и в самом деле становится кругом, немного выпуклым в центре, края заволакивает голубоватая дымка, а в картине города, трогательно богатой мелкими деталями, все яснее проступает топографическая карта.