Письмо Сараева передает возникающее у части общества при виде волны арестов за хищения госсобственности ощущение, что органы уголовной юстиции попросту не работают как надо, растущие сомнения по поводу осуждения огромного количества невинных людей за мелкие нарушения. Многие из этих людей вместе с их родными искали неформальные способы исправить предполагаемую несправедливость. Сделки на основе незаконных подношений служили одним из таких способов.

Важно отметить, что, по всей видимости, даже беря взятки, определенные пределы судьи не переступали. В мире взяточников существовала некая мораль. Почти во всех делах, материалы по которым я видел, судьи, принимавшие незаконную плату, проявляли снисходительность лишь к хозяйственным и имущественным преступлениям (но не политическим и не насильственным). Это объяснялось несколькими причинами. Во-первых, судьи, видимо, полагали, что брать взятки в случае хозяйственного или имущественного преступления менее рискованно; во-вторых, несоразмерность наказания за мелкие хозяйственные нарушения или кражи вдохновляла родственников на попытки добиться освобождения обвиняемых; в-третьих, посредники тоже не столь охотно участвовали в сделках, касающихся политических или насильственных преступлений; наконец, большинство судей, кажется, считало морально недопустимым освобождение уголовников, совершивших насильственные преступления, или «врагов правительства». В случае же неполитических преступлений многие оправдывали свои действия на том основании, что в известной степени восстанавливали справедливость.

Судя по имеющимся документам, купить заступничество за лицо, обвиняемое в политическом или насильственном преступлении, удавалось крайне редко. Обнаружено очень мало примеров, когда прокуроры или судьи принимали взятки за особый подход к делам людей, обвинявшихся в контрреволюционных преступлениях по ст. 5847. Судья Верховного суда Шевченко дал показание, что, когда его попросили вмешаться в дело Чачиашвили (за плату), он отказался, поскольку последнего арестовали за «контрреволюционное преступление»48. Точно так же есть лишь ничтожная горстка примеров документированных дел, в которых обвиняемому, совершившему насильственное преступление, помогал судья за взятку49. Неясно, отказывались ли судьи вмешиваться в такие дела по этическим соображениям или не желали идти на риск куда более серьезного наказания в случае разоблачения50.

Таким образом, хотя некоторые судьи проявляли готовность освобождать – за деньги – осужденных за имущественные, хозяйственные или служебные преступления, считая таковые словно не дотягивающими до некоего невидимого порога, они не хотели переступать этот порог ради «опасных» преступников. В общем спектре уголовных дел, видимо, существовали определенные категории, в рамках которых судьи и прокуроры позволяли себе рискнуть. Осужденные по таким делам не являлись закоренелыми преступниками. Это были главным образом мелкие растратчики, воришки, работники-несуны, крестьяне, таскавшие продовольствие из амбаров и с полей, дельцы теневой экономики. Как правило, судьи (и, скорее всего, прокуратура с милицией) не находили подобных преступников «опасными» и, вероятно, могли оправдать в собственных глазах отмену их осуждения. Политических же преступников они полагали угрозой обществу, так же как убийц, бандитов и вооруженных грабителей.

Как мы видели, число дел, попадающих в категорию, где взяточничество считалось «приемлемым», быстро росло в ходе ожесточенной борьбы с хищениями и хозяйственными преступлениями в 1945-1949 гг. Массовое осуждение за неполитические преступления создало огромную армию людей, добивающихся особого к себе отношения. Это был как раз тот тип «преступников», с каким определенные судьи охотнее всего шли на сделки.

Судей нельзя назвать типичными советскими взяточниками. Они не распоряжались дефицитными товарами и услугами, которые пользовались чрезвычайно высоким спросом и стоили приплаты сверху, – квартирами, продуктами, документами, освобождением от работы, военной службы или обременительных государственных обязательств. Зато судьи продавали справедливость, которую советским людям обещали как их неотъемлемое право в социалистическом обществе (и гарантировала, пусть только на бумаге, сталинская Конституция 1936 г.), но которой многие считали себя лишенными.

Еще одну важную профессиональную группу, находившуюся в особенно удобном положении для того, чтобы пользоваться возможностями, которые открылись благодаря лавине арестов и судебных дел, составляли адвокаты. Они играют ведущую роль при любом обсуждении коррупции в советских судах (да и в любых судах), так как служили посредниками во многих неформальных сделках между просителями и судьями.

Начиная с середины войны и особенно сразу после нее адвокаты оказались в центре спора по поводу дополнительной «платы за услуги», которую они порой требовали. В судах военного и послевоенного времени у адвокатов стало обычной практикой брать с клиентов деньги сверх стандартных, весьма скромных официальных тарифов, установленных за юридические услуги государством (эти тарифы были разработаны в 1932 г., когда правительство запретило оказание юридических услуг частниками)51. В своем кругу адвокаты несколько саркастически именовали такую доплату «микст» (сокращение от «максимальное использование клиентов сверх тарифа»).

Вероятно, правильнее всего рассматривать «микст» как дополнительную плату за услуги. Такая плата в принципе не являлась взяткой, хотя сами юристы часто называлии ее нарушением правил адвокатуры. Тем не менее из-за «микста» прокуроры несправедливо предъявляли многим адвокатам обвинения во взяточничестве, тогда как те, скорее, просто совершали этический проступок, беря с клиентов лишнее.

Разумеется, многие адвокаты считали «микст» заслуженной компенсацией за дополнительные разъезды или канцелярскую работу, особую сложность дела или жалобы. По всем рассказам, с конца 1930-х или начала 1940-х гг. «микст» представлял собой повсеместное и неприкрытое явление в сталинской (и послесталинской) правовой системе. (Оригинальных исторических исследований на тему «микста» в военное время и в период позднего сталинизма не существует52.) Несколько юристов засвидетельствовали распространенность «микста» во время и сразу после войны. Одна женщина-адвокат сказала следователям в 1951 г., описывая период 1941-1947 гг. (и, возможно, несколько преувеличивая): «Я утверждаю, что в тот период в Москве буквально все адвокаты брали большие суммы денег от клиентов, так называемые “миксты”, и помню, что за сумму 25 тысяч рублей, которую брали адвокаты с клиентов, – их не привлекали к уголовной ответственности, а исключали из членов Коллегии адвокатов. Поэтому я относилась к этому вопросу, как к обычному явлению»53. Судя по свидетельствам адвокатов, официального оклада юриста с трудом хватало на жизнь. Некая Князева рассказывала знакомому, что, уволившись в 1945 г. из армии, работает адвокатом и «ей тяжело живется». Князева просила знакомого, сотрудника Министерства юстиции, «подыскать для нее клиентуру, так как нужно было, как она выразилась тогда, “заработать”»54.