время понапрасну не приходилось – как знать, не вспыхнет ли какая смута. Из семисот тридцати двух мужских монастырей в Великороссии остался сто шестьдесят один, из двухсот двадцати двух женских – тридцать девять. Она сама знает, кому отдать забранные у монастырей и церквей поместья, а пока из четырех миллионов дохода от этого семь восьмых идет в казну – докладывал ей канцлер. Хоть как упирается Синод, новый синодный обер-прокурор Мелиссино форсирует реформы: он настаивает на сокращении постов, запретах носить иконы чудотворные по домам, позволить епископам вступать в брак, отменить поминки умерших, позволить количество браков больше трех, запретить причащать детей до десяти лет.

   – Следствие по Вралю ни в коем случае не останавливать, – оторвалась от мыслей императрица. – А по Мировичу, как он, кстати, себя ведет?

   – Ходит по камере, что-то бормочет себе под нос, наверное, пишет свои стихотворения…

   Шешковскому дважды в день докладывали о Мировиче.

   – Хорошо было бы взяться за него со всем усердием, он бы, возможно, набормотал много интересного. Но сроки расследования продлить…

   – Ни в коем случае, – не согласилась императрица. – Невероятные слухи, вымыслы и домыслы, кочуют Европой. И суд должен быстрее сказать свое справедливое слово.

   Императрица никоим образом не хотела долго тянуть это дело – она подгоняла Сенат, а Сенат – Верховный Суд. Предварительно обдумывая каждую фамилию, она лично заготовила список судей. И здешние сановники, и представители иностранных государств, чья обязанность докладывать в монарших дворах, должны разнести мирами о ее невиновности и непричастности к смерти прежнего императора Ивана Антоновича, и их мысль должна утвердиться на века. Наклоняя голову, как школьница начальных классов, потому что ей всё-таки трудно было писать русским, не раз вынужденная просить прощение за ужасную свою орфографию, императрица лично выписала имена будущих судей, известнейших в империи людей: "митрополит Димитрий, архиепископ Гавриил, епископ Афанасий, архимандрит Лаврентий, архимандрит Симеон, граф К. Г. Разумовский, граф А. Бутурлин, князь Я. Шаховской, граф П. Чернышев, граф З. Чернышев, граф И. Чернышев, граф М. Скавронский, граф Г. Воронцов, граф Н. Панин, граф П. Панин, Ф. Ушаков, Н. Муравьев, Ф. Милославский, А. Олсуфьев, князь П. Трубецкой, граф B. Фермор, С. Нарышкин, Л. Нарышкин, граф Эрнст Миних, C. Мордвинов, граф Минних, И. Талызин, князь А. Голицын, вице-канцлер князь А. Голицын, граф И. Гендриков, Д. де Боскет, И. Бецкий, граф Г. Орлов, граф С. Ягужинский, Ф. Эмме, барон А. Черкасов, И. Шлаттер, А. Глебов, Ф. Вадковский, Г. Вейнмарн, барон фон Диц, Н. Чичерин, Я. Евреинов, Д. Волков"…

   В случае самого худшего, подумала императрица, они все вместе будут виноваты в несправедливом и неправедном судопроизводстве, им отвечать перед миром и следующими поколениями. Но до этого, конечно, дело дойти не должно.

   25

   Он с трудом переступил порог своей камеры-одиночки, быстрее перелез, потому что ноги плохо сгибались, словно к ним кто-то привязал по грубой палке; тихо доковылял к стулу и опустился так осмотрительно на него, как будто там могли иглы торчать. Мирович обхватил голову руками и неподвижно сидел неизвестно сколько времени – это время вдруг остановилось, как песочные часы, что по непредвиденной причине забились и тоненькая струйка мелкого песка исчахла, оборвалась. Собственно, ему без надобности было уже время – зачем человеку вещь, которой пользоваться невозможно? И не потому, что он в тюрьме, в крепкой каменной клетке, в силке (сам себя поймал!), а потому, что теперь он не в силах изменить обстоятельства хотя бы на маковое зернышко.

   Сегодня над ним свершился суд. Значит, все?

   В камере заключения, просторной и сухой, никоим образом не похожей на слепую и заплесневелую камеру уже покойного императора Ивана Антоновича, у Василия Мировича было время передумать все события последнего времени. Тем более, вначале его никуда не звали, никто не приходил, и Мирович чувствовал себя, как на необитаемом острове.

   Что случилось? Почему? Что предвещало такой неожиданный, непредсказуемый и не обусловленный никакими договоренностями ход событий?

   Он стал перелистывать в памяти, как спешно прочитанную книгу, перелистывать назад страница за страницей и вдумываться не только в отдельную строку, но и в отдельную букву и знак – каждый мог таить за собой отгадку.

   В первую очередь, почему выбор графа Орлова и императрицы пал именно на него – если с самого начала они замышляли не благородное дело, а совершить хотели мерзость, то какая-нибудь обычная ищейка с Тайной Экспедиции здесь бы больше пригодилась. Почему он?

   Появившись в Петербурге из неизвестности, за два только года Мирович стал известным. Василия радовало, что его поэзии гуляют в рукописях столицей, его узнают, его цитируют, неподкупный Михаил Ломоносов, который шаркал коридорами университета и зимой, и летом в своих восточных валенках, украшенных стеклом собственного изготовления, во время лекций цитировал поэзии Василия Мировича как пример новейшей поэтической школы. А когда был объявлен конкурс на рисунок перил петербуржских мостов, то победителем его стал Василий Мирович. Он, потомок знаменитого рода, состоянием которого больше полувека занимаются восемь императоров и столько же созывов Сената, дерзнул сам судиться с Сенатом – осмелился тот Мирович, дед которого еще жив, хлопочет из Варшавы об украинской независимости, подстрекает европейских дипломатов. И без него хлопот Петербургу хватает – французский король Людовик ХV так и не признал за Екатериной Второй титул императрицы, а когда хочет подтрунить над какой-нибудь дамой, то говорит, что одевается она, как Екатерина…

   Почему же граф Орлов с императрицей остановились именно на нем? И как будто бы сначала все шло так, как договорились. Вместо ожидаемого всеми наказания за жалобу на Сенат, императрица досрочно даже, 1 октября 1763 года, прапорщику Мировичу присвоила звание подпоручика.

   Обрушилось все в душе, когда увидел в полумраке, в мерцании подслеповатой свечи, на сыром полу тело Ивана Антоновича, неживого уже, в луже крови, с перерезанным наискось горлом – потихоньку булькая, из раны хлестала кровь.

   Он молился каждый раз, идя на очередное заседание высокого суда, более высокого не помнил Петербург: сорок восемь сановников в раззолоченных мундирах и иерархов духовных, в пышном облачении – молился, чтобы сдержаться и не выдать тайну договоренности; он ошибся один и ему перед Богом держать ответ.

   И только сегодня, когда прозвучал приговор, он позволил себе бросить в лицо лукавым судьям:

   – Петр Третий недолго на троне