– Финчли, – произнес он ясным, совершенно нормальным голосом, – мне кажется, я теряю рассудок. Признайся, ты приложил к этому руку?

– Я не Финчли, а герцогиня Бомон. – попытался исправить положение камердинер.

– Вот как? Тогда вы разительно переменились, герцогиня. Может быть, вы пережили какое-то сильное потрясение, которое стало причиной столь резких изменений?

Финчли судорожно сглотнул – неужели герцог пришел в себя?

– Вы так беспокоились, что пропустите следующий ход в партии с герцогиней… – несмело забормотал он.

– Я весь потный, – прервал его признание герцог. – Немедленно приготовь мне ванну. Я же не могу развлекать герцогиню, пока не приведу себя в порядок, не правда ли?

– Я тоже так думаю, – согласился верный слуга и не удержался от вопроса: – Но каким образом…

– Ко мне вернулся разум? – снова перебил его Вильерс. – Видишь ли, Финчли, герцогиня Бомон начала эту партию, двинув пешку от ферзя на два поля. Мысль о том, что она хочет пойти королевским конем на край доски, так меня поразила, что я вышел из лихорадочного забытья. Она никогда не сделает такой ход в этом дебюте. Полагаю, я был лишен способности ясно мыслить?

– Да, ваша светлость.

Вильерс огляделся вокруг:

– Какой сегодня день?

– Суббота, милорд, – ответил камердинер и с видимой неохотой добавил: – Вы прикованы к постели уже десять дней.

– А что они говорят по этому поводу? – спросил герцог, закрыв глаза.

– Кто?

– Доктора, болван!

– Болезнь может продлиться еще некоторое время, – пустился в объяснения камердинер. – Бандерспит говорит, что иногда такая лихорадка затягивается на месяцы.

– Что значит «затягивается»? А потом?

– Больные выздоравливают, – заверил слуга, мысленно кляня себя за неудачное слово.

– Напиши записку герцогине с просьбой отложить на время нашу партию, – продолжал Вильерс, не обращая на него внимания. – И вот что – пошли за моим поверенным, пока я еще в своем уме.

– Конечно, ваша светлость. Обычно вы приходите в себя по утрам.

– Я ничего не помню, – герцог с досадой потер лоб, – как будто та проклятая дуэль состоялась вчера.

Опытный взгляд Финчли заметил приближение нового приступа безумия.

– Пожалуй, я приведу поверенного завтра утром, – сказал он.

Вильерс пристально посмотрел ему в глаза:

– Пожалуйста, перед его приходом напомни мне, что я умираю, на случай если я забуду о цели его визита.

У Финчли сжалось сердце, но он как ни в чем не бывало поклонился хозяину:

– Как вам будет угодно, ваша светлость.

Две недели спустя

15 мая

Джемма перечитывала трактат «О благородной игре в шахматы», когда ее горничная Бригитт, тихонько постучав в дверь, сказала, что герцогиня Флетчер просит позволения войти. Джемма тотчас поднялась.

– Поппи, дорогая, ты прелестно выглядишь! – приветствовала она вошедшую подругу.

– Боюсь, я – наихудшая из ваших гостей, Джемма, – заметила та.

Точнее было бы сказать – самая необычная. Большую часть времени Поппи проводила у себя в комнате, по словам горничных, за чтением книг. И еще, вне всякого сомнения, молодая герцогиня много плакала.

– Нет ничего лучше гостя, который почти не показывается хозяевам на глаза, – пошутила Джемма, чтобы приободрить подругу.

– Не думала, что есть книги, посвященные шахматам, – заметила Поппи, коснувшись рукой трактата, который читала Джемма.

– Есть, и их немало.

– Надеюсь, ты извинишь мое невежество… Я знаю, что ты отличная шахматистка и сейчас играешь одновременно против герцога Вильерса и своего супруга.

Джемма бросила на Поппи взгляд из-под ресниц – возможно, подруге известны и самые предосудительные детали ее пари, так что скрывать их нет смысла.

– Да, играю, – кивнула хозяйка. – Мы делаем по одному ходу в день. Если в каком-либо из матчей дело дойдет до третьей партии, то она будет сыграна вслепую и в постели.

На несколько мгновений в комнате воцарилось молчание.

– Но зачем? – наконец спросила Поппи. Она отнюдь не выглядела потрясенной, только удивленной. – Зачем же играть в постели? Фигуры могут упасть, и ты не будешь знать, где они стояли…

– Не исключено.

– Мне кажется, такие условия предложил твой супруг.

– Нет, герцог Вильерс.

– Как ты думаешь, ты выиграешь?

– Оба матча? По правде говоря, я уже начала бояться, что это как раз тот случай, про который говорят: гордыня до добра не доведет – первый проигрыш Бомону меня довольно сильно расстроил. Но сейчас игра отложена до выздоровления Вильерса.

– Почему бы тебе не проиграть и вторую партию? Тогда ты избежишь третьей и всего, что с ней связано.

Джемма растерянно моргнула.

– То есть ты предлагаешь мне проиграть нарочно? – изумилась она.

– Почему бы и нет?

Это было невероятно! Но за предложением Поппи крылось нечто большее, чем простое желание помочь подруге.

– Ты хочешь сказать, что на моем месте проиграла бы партию только для того, чтобы не оказаться с мужчиной в постели? – уточнила Джемма.

– Согласись, что играть в шахматы в постели довольно неудобно, – зарделась Поппи.

Джемма откинулась на спинку стула и внимательно посмотрела на Поппи. Сидевшая совершенно прямо, будто аршин проглотила, герцогиня Флетчер и впрямь была восхитительно хороша, но вид у нее был такой, словно она вот-вот расплачется.

– Похоже, у вас с мужем не все ладно в спальне, – сделала свое заключение герцогиня Бомон.

– Я очень старалась угодить Флетчу, делала все, чего бы он ни просил, но он был несчастлив со мной, – призналась Поппи. – А я старалась изо всех сил! Если бы мама знала, что мы с ним вытворяли… Но он все равно был недоволен.

Джемма представила себе Поппи с Флетчером в эти моменты в спальне, и ей стало нехорошо – за восемь лет в жизни в Париже она многое узнала о человеческих пороках. Бедняжка Поппи с ее хорошеньким детским личиком, обрамленным золотистыми кудряшками, казалась такой юной, невинной…

– Может быть, это к лучшему, что герцог направился к более тучным пастбищам? – спросила Джемма.

Ответом ей было напряженное молчание, в котором ощущалось несогласие. Но если Флетчер действительно обошелся с женой неподобающим образом, то она должна была бы желать разрыва с ним…