они и куда ведут. А чтоб не так жутко было, ты хоть расскажи, Снар, каким ветром к нам тебя занесло и за каким, собственно, хреном?

Дышалось тяжело, говорить желания не было, но если идти молча в полном мраке, то можно тупо свихнуться, будь ты хоть десять раз легенда Зоны. Так что лучше пусть с трудом, но говорить…

Ну, я и рассказал.

– Жесть… – хрипло сказала темнота.

– Полный жесть, – подтвердила она же другим голосом.

И с ней трудно было не согласиться.

– Значит, из корешей только мы у тебя и остались, – подытожил Шерстяной. – Хреново. Но еще хреновее то, что ты сюда приперся слепого шама искать.

– А что такое? – поинтересовался я.

– А то, что по ментальной силе это самая мощная тварь в нашем мире, – сказал мутант. – Говорят, его мамка в детстве потеряла, и встретился тому еще глазастому шаму какой-то мелкий человеческий гаденыш, который ему палкой единственный глаз выколол.

– Дети есть жестокий существ, – глубокомысленно произнес Колян.

– И с тех пор этот слепой шаменок людей возненавидел люто и цель себе поставил – истребить их всех до единого. Ну, ты ж, Снар, сам знаешь: когда есть цель – откуда только силы берутся? Вот и слепец тот шамский, когда подрос окончательно, от своей цели крышей съехал. В каких Полях Смерти он прокачивался – этого никто не знает, но теперь он ментально управляет ордами нео, которые как нефиг делать разгромили армию шайнов и теперь готовятся к решительному штурму Кремля.

– Мой думать, что у них есть это получиться, – сказал Колян.

– Ага, мой думать то же самое, – невесело усмехнулся Шерстяной. – Нео плодятся как кролики, качают потомство в тех Полях, в какие их слепой шам мысленным приказом посылает, и на выходе получаются супернео, рядом с которыми дружинники – что крысособаки супротив матерого жука-медведя.

– Ну, не так уж все плохой, – возмутился было Колян. Но тут же вздохнул: – Хотя, может, ты и правый. Я видеть, как супернео убивать фенакодус. Взял – и разорвать как тряпку.

– То-то и оно, – заметил Шерстяной. И добавил с грустью: – Конец Кремлю. Не сегодня-завтра эта слепая тварь двинет свои орды на красные стены, и тогда людям ловить будет нечего. Ну все, пришли.

Я услышал, как Шерстяной шарит по стене лапой, после чего в кирпичной толще вновь послышалось гудение – и в тупике перед нами начал медленно открываться просвет. Ничего удивительного, кстати. Помнится, читал я, что еще две тысячи лет назад греческий математик и инженер Герон Александрийский разработал автоматические ворота на основе противовесов. Что стоило строителям Кремля воспроизвести подобное на случай длительной осады крепости? Удивительно было бы, если б они не продумали подобные пути отхода.

Тяжеленная заслонка отодвинулась – и мы оказались в грязном подвале, заваленном остатками сгнившей мебели, какими-то ржавыми трубами и другим мусором. Судя по кладке кирпичных стен, подвал был современником Кремля, а растрескавшееся бетонное перекрытие над нашими головами свидетельствовало о том, что дом над подвалом был перестроен в гораздо более позднее время.

И не факт, кстати, что тот дом сохранился, так как подвал освещали лучи восходящего солнца, проникавшие через внушительную дыру в перекрытии.

Сзади загудело. Я обернулся.

Заслонка, отгораживающая подземный ход от внешнего мира, медленно затворялась. Примерно через полминуты она встала на место – и слилась со стеной. Захочешь щель найти – не найдешь, настолько идеально все подогнано.

– Умели раньше делать, – вздохнул Шерстяной.

– Ага, умели, – усмехнулся Колян механическим голосом. – Сумеешь, когда сзади тебя маячить стрелец и за малейший провинность ставить к стенка.

– Ты там был, железяка? – набычился мутант. – Вечно он все знает. Что за жизнь пошла? Кругом все умные, шо пипец, на хрен послать некого!

– Может, хватит собачиться? – проговорил я. – Свалить бы отсюда, однако.

До дыры в перекрытии было не допрыгнуть – в стародавние времена на высоте потолков не экономили, даже если это подвал.

Но это оказалось не проблемой.

Тело кио, которое где-то раскопал Колян и приспособил под себя, было рассчитано на сверхтяжелые нагрузки. Например, подтащить к дыре несколько ржавых стальных труб и связать из них что-то вроде постамента, оказалось для Коляна парой пустяков. Завораживающее зрелище, конечно: в туче ржавой пыли то ли робот, то ли человек гнет голыми руками сталь, которая скрипит, стонет и местами рвется, не выдерживая нагрузки.

– Здоровый кабан, – почесав в затылке, изрек Шерстяной. – Если б он мне так втащил с ноги, как тому дружиннику, я б, пожалуй, умер во второй раз.

– Готово, – сказал Колян, торжествующе потирая грязные ладони и явно гордясь собой. А гордиться было чем – над полом метра на полтора возвышался эдакий памятник хаосу из труб, скрученных самым немыслимым образом.

Тем не менее конструкция выглядела надежной, и я первый как самый легкий успешно ее испытал, выбравшись наружу. Следом вылезли мутант и серв с телом кио.

Мы оказались в глухом переулке, словно надгробиями заставленном домами старинной постройки – как целыми, так и полуразвалившимися, со следами от снарядов, похожими на старые рваные раны.

– Да, блин, – сказал Шерстяной. – Двести лет назад тут было жарко.

– Это точный, – произнес Колян. – Мой помнить то время. И до сих пор не понимать, зачем была тот война. На планета Земля очень многий свободного места, еда, вода, ресурс. Работать, добывать, повышать благосостояний. Воевать зачем? Мой не понять.

– Однако ты же воевал тогда, и ничего, – хмыкнул Шерстяной.

– Я быть очень глупый, и я не воевать, а чинить боевой роботы, – резко бросил Колян. Ишь ты, проняло, завелся новоиспеченный киборг!

– А один хрен, – махнул лапой мутант. – Все равно ты был в армии, работал на противника. Воюет не только тот, кто из пушки стреляет, но и тот, кто снаряды подает, и кто ту пушку чинит…

Неизвестно, чем бы закончилась их перепалка, но внезапно Шерстяной осекся, глядя на что-то за моей спиной.

Я обернулся.

И замер…

Потому что это была она.

Мария.

Девушка, которую я встретил много лет назад и полюбил настолько искренне и по-настоящему, как не любил до этого никого. Говорят, что первая любовь не забывается. Правильно говорят. Как бы я ни старался забыть Марию, как бы ни загонял память о ней в самые глухие и темные тайники своей памяти, они всегда оставались со мной. Я всегда знал, что воспоминания о Марии живы во мне, как угли, тлеющие под толстым слоем пепла в потухшем костре.

И вот сейчас эти воспоминания о прошлом, вырвавшись наружу, тряхнули меня так, словно я попал в эпицентр аномалии «электрод». Пронзили насквозь