— О чем вы? — резко спросил Тейлор.

Однако ответа он не получил, поскольку отец Браун сосредоточенно дергал ручку аппарата, так что металлические человечки подпрыгивали один за другим.

— Отец Браун, — поинтересовался мистер Магглтон с тенью прежнего раздражения, — скажите, почему вас так привлекает эта глупая игра?

— По той причине, — молвил отец Браун, сосредоточенно глядя на скачущие фигурки, — что в ней таится секрет трагедии.

Внезапно он выпрямился и очень серьезно посмотрел на собеседника:

— С самого начала я знал, что вы говорите истинную правду и в то же время полную ее противоположность.

В ответ на новую загадку Магглтон только вытаращил глаза.

— Все очень просто, — продолжал священник, понизив голос. — Труп в красном шарфе принадлежит Брэму Брюсу, миллионеру. Другого не будет.

— Но два человека… — начал Магглтон, да так и замер с открытым ртом.

— Ваше описание двух людей за окном было исключительно красочным, и, уверяю вас, я его не забыл. Позвольте отметить, что у вас явный литературный талант — возможно, вам больше подошла бы карьера журналиста, чем сыщика. Я помню все подробности, но удивительным образом мне они говорили совсем не то, что вам. Вы упомянули, что первый человек был исполнен властного достоинства. Вам подумалось: «Вот истинный магнат, капитан производства, властитель рынка». Я же, услышав ваши слова, сказал себе: «Вот актер, типичный актер». Президент Синдиката скобяной торговли так не выглядит. Так выглядит тот, кто играл Тень отца Гамлета, Юлия Цезаря или короля Лира. Вы почти не видели его одежды, но заметили полоску меха и модный покрой. И я вновь сказал себе: «Актер».

Далее, второй человек, по вашим словам, зарос густой щетиной. Мы все видели грязных актеров, пьяных актеров, вконец опустившихся актеров. Однако актер, который нашел или хотя бы ищет место в театре, не может быть небритым. С другой стороны, бритье — едва ли не первое, что забрасывает джентльмен или богатый чудак, когда опускает руки. Письмо дает нам все основания полагать, что именно это случилось с вашим другом-миллионером. Однако он выглядел нищим оборванцем не только по небрежению к своей внешности. Разве вы не поняли, что Брюс был практически в бегах? Вот почему он не поселился в гостинице, вот почему собственный секретарь не видел его несколько недель. Вы читали «Женщину в белом»? Помните, как богач и сибарит граф Фоско скрывался от тайного братства и как его нашли заколотым в блузе простого французского рабочего? Теперь вернемся на миг к их состоянию. Вы увидели, что первый спокоен и собран, поэтому сказали себе: «Вот невинная жертва», однако письмо от невинной жертвы отнюдь не было спокойным и собранным. Я, услышав ваши слова, сказал себе: «Вот убийца». С чего бы ему не быть спокойным и собранным? Он давно решил, что будет делать, а все сомнения или угрызения совести подавил задолго до выхода на сцену — в его случае последнее слово особенно применимо. Он не размахивал пистолетом, а держал его в кармане, возможно, даже и выстрелил через карман. Другой судорожно сжимал револьвер, поскольку нервничал и, вероятно, впервые держал оружие в руках. Потому же он и оглядывался: вы сами описали, как бегали его глаза. Все дело в том, что он был не преследователем, а преследуемым. Однако поскольку вы увидели другого первым, то подсознательно решили, что второй идет за ним по пятам. В математическом или механическом смысле оба и впрямь бежали друг за другом — как вот они.

— Кто они? — вопросил ошарашенный сыщик.

— Они! — воскликнул отец Браун и хлопнул по автомату деревянной лопаткой, которую так и носил с собою все это время. — Заводные фигурки, которые гонятся друг за другом по кругу. Назовем их Синий и Красный по цвету курток. Я первым запустил Синего, и дети решили, что Красный его преследует; начни я с Красного, все выглядело бы наоборот.

— Да, теперь я понимаю, — произнес Магглтон. — И все остальное сразу встает на свои места. Фамильное сходство работает в обе стороны, и сторожа не видели, как убийца покидает пирс…

— Потому что никто не сказал им высматривать чисто выбритого джентльмена в пальто с каракулевым воротником, — закончил отец Браун. — Вся загадка держится на вашем описании громилы в красном шарфе. На самом же деле актер в пальто с каракулем убил миллионера в красном шарфе, и вот тело несчастного. Все как с Красным и Синим: вы неверно угадали, кто красный от мщенья, а кто синий от страха, потому что увидели их в обратном порядке.

К ним приближались двое или трое детей. Священник замахал им деревянной лопаткой и театрально постучал по игровому автомату — как догадался Магглтон, главным образом затем, чтобы они случайно не подошли к мертвому телу на песке.

— Последний пенни, — сказал отец Браун, — и нам пора будет идти пить чай. Знаете, мне нравятся игры, где все ходят по кругу, как в хороводе. В конце концов, Господь повелел солнцам и звездам водить хоровод. А вот игры, где соперники идут голова к голове, состязаясь за первое место, часто заканчиваются плохо. Мне отрадно думать, что Синий и Красный так и будут прыгать без устали, равные и свободные, не причиняя друг другу вреда. «Любовник смелый! Никогда, увы, желания тебе не утолить — и не убить. Трикрат счастливый Красный человек! Тебе не задохнуться, не упасть и не настигнуть Синего вовек!»[167]

С чувством произнеся эту удивительную цитату из Китса, отец Браун сунул деревянную лопатку под мышку и, взяв двух детей за руки, засеменил по берегу к чайному павильону.

Из-под хмурой тюдоровой арки умудренного Мандевильского колледжа на яркий свет бесконечно долгого летнего вечера вышли трое и остановились среди белого дня, точно громом пораженные. То, что они увидели, потрясло их необычайно.

Надвигающейся катастрофы они не почувствовали; но им бросилось в глаза одно разительное противоречие. Сами они ненавязчиво гармонировали с окружением. Тюдоровы арки[169], обегающие университетские сады монастырской стеной, были возведены четыре столетия назад, когда готика низверглась с небес и низко склонилась, едва ли не сжалась перед уютными вместилищами гуманизма и Возрождения; эти же трое одеты были по моде (иными словами — так, что уродству их одеяний подивилось бы любое из четырех столетий), но все же что-то объединяло их с духом этого места. Сады были разбиты столь искусно, что казались естественными; цветы излучали нечаянную прелесть, словно прекрасные сорняки; а современный костюм был хорош хотя бы своей небрежностью. Первый из трех, высокий, лысый, бородатый, слыл человеком известным в квадратных двориках университета. На нем была мантия и докторская шапочка; мантия то и дело соскальзывала с узких плеч. Второй был невероятно широкоплеч, невысок и крепко сбит. На нем была обычная куртка; он жизнерадостно улыбался, а мантию перекинул через руку. Третий, в черной священнической рясе, был и ростом ниже, и одет попроще. Но все они превосходно смотрелись на фоне Мандевильского колледжа и вполне соответствовали непередаваемой атмосфере одного из старейших университетов Англии. Они так прекрасно отвечали его духу, что казались незаметными; а это здесь любят больше всего.