– Кроме тебя, разумеется. Разве ты не говорил, что знаешь, где тебе нужно быть?

– Опасайся любого, – с выражением повторил он, – кто утверждает, что знает будущее.

Узор превратился в рябь на столешнице: он не гудел, но менялся быстрее обычного, принимая новые формы одну за другой. Шаллан сглотнула. К ее удивлению, тарелка опять оказалась пустой.

– Культ контролирует платформу Клятвенных врат, – сказала она. – Ты знаешь, чем они там занимаются каждую ночь?

– Пируют, – мягко проговорил Шут, – и веселятся. Их две группы. Обычные поклонники культа бродят по улицам, издают нечленораздельные звуки и притворяются спренами. Но те, что на платформе, на самом деле знакомы со спренами – в частности, с существом по имени Сердце Бражничества.

– Один из Несотворенных.

Шут кивнул:

– Опасный противник, Шаллан. Культ напоминает мне одну группу, которую я знавал давным-давно. Столь же опасны и столь же глупы.

– Элокар хочет, чтобы я внедрилась в их ряды. Проникла на платформу и запустила Клятвенные врата. Такое возможно?

– Возможно. – Шут откинулся на спинку стула. – Возможно. Я не смогу сделать так, чтобы врата заработали: спрены фабриаля мне не подчинятся. У тебя есть ключ, и культ охотно принимает новичков. Поглощает их, как костер дрова.

– Как? Что мне делать?

– Еда, – объяснил Шут. – Близость к Сердцу заставляет их все время пировать и праздновать.

– Упиваться жизнью? – спросила она, вспомнив, что он говорил раньше.

– Нет. Суть гедонизма не в наслаждении, а в его противоположности. Они берут то чудесное, что есть в жизни, и удовлетворяют свои желания, пока не теряют вкус. Все равно что слушать красивую музыку, которую исполняют так громко, что она утрачивает всякую утонченность, – любую красоту можно превратить в нечто плотское. Тем не менее их пирушки дают тебе шанс. Я столкнулся с их вожаками, пусть и избегал этого всеми силами. Принеси им еды для пира, и я помогу тебе пробраться туда. Но должен предупредить: обычное духозаклятое зерно их не удовлетворит.

Итак, ей бросили вызов.

– Я должна вернуться к остальным. – Она посмотрела на Шута. – А ты… не пойдешь со мной? Не присоединишься к нам?

Он встал, затем подошел к двери и прижал к ней ухо.

– К сожалению, – сказал он, глядя на девушку, – я здесь не из-за тебя.

Она глубоко вздохнула:

– Шут, я все-таки научусь изменять мир.

– Ты уже это умеешь. А теперь узнай для чего. – Он отошел от двери и прижался к стене. – А еще скажи трактирщику, что я исчез в облаке дыма. Он с ума сойдет.

– Трактирщику…

Дверь внезапно открылась. Вошел трактирщик – и замер, увидев Шаллан, которая в одиночестве сидела за столом. Шут проворно выбрался из-за двери и прошмыгнул за спиной у трактирщика, который ничего не заметил.

– Проклятие, – проворчал он, озираясь. – Видимо, он не будет работать сегодня вечером?

– Понятия не имею.

– Он обещал, что будет относиться ко мне как к королю.

– Ну, он так и поступает…

Трактирщик собрал тарелки и поспешил прочь. Разговоры с Шутом часто заканчивались странным образом. Впрочем, начинались они так же. Кругом одни странности.

– Ты что-нибудь знаешь про Шута? – обратилась она к Узору.

– Нет, – ответил спрен. – Он кажется… мм… одним из нас.

Шаллан покопалась в кошельке в поисках сфер – Шут, как она отметила, украл несколько, – чтобы дать трактирщику на чай. Потом вернулась в портновскую мастерскую, планируя, как использовать свою команду, чтобы получить необходимую еду.

Каладин втянул небольшое количество буресвета и пробудил стихию. Эта маленькая буря ярилась внутри, поднимаясь от его кожи и вынуждая глаза светиться. К счастью – хотя он стоял на оживленной рыночной площади, – этого крошечного количества буресвета не хватало для того, чтобы люди заметили его в ярком солнечном свете.

Буря была первобытным танцем, древней песней, вечной битвой, которая бушевала с той поры, как Рошар был юным. Она хотела, чтобы ее использовали. Кэл молча уступил и, присев на корточки, зарядил маленький камень, а потом направил плетение вверх – самую малость, чтобы тот задрожал, но не взмыл в воздух.

Вскоре раздались жуткие вопли. Люди в панике заметались. Каладин заторопился, выдохнув свой буресвет и – как он надеялся – став всего лишь еще одним прохожим. Он спрятался вместе с Шаллан и Адолином за кадкой с растениями. Торговая площадь – с арками со всех четырех сторон, некогда даровавшая приют разнообразным лавочкам, – была в нескольких кварталах от портновской мастерской.

Люди пробирались в дома или ускользали на соседние улицы. Более медлительные просто съежились у стен, закрывая голову руками. Прибыли спрены – две яркие желто-белые линии, завивающиеся друг о друга над площадью. Их невыносимые визгливые вопли были ужасны. Они походили… на звук, который издает раненый зверь, умирая в одиночестве в глуши.

Он не такого спрена видел, когда странствовал с Сахом и другими паршунами. Тот больше походил на спрена ветра; эти выглядели как яркие желтые сферы, искрящиеся энергией. Они не сумели определить точно местонахождение камня и закружились над площадью, словно сбитые с толку, продолжая вопить.

Через некоторое время с неба спустилась фигура. Приносящий пустоту в просторном красно-черном одеянии, которое колыхалось и завивалось на легком ветру. Он нес копье и высокий треугольный щит.

«Необычное копье», – подумал Каладин. Длинное, с тонким наконечником для пробивания доспехов, похожее на копье всадника. Он кивнул. Отличное оружие для использования в полете, когда требуется дополнительная длина, чтобы атаковать врагов на земле или даже тех, кто парит вокруг.

Спрены перестали визжать. Приносящий пустоту огляделся, порхая в воздухе, потом сердито взглянул на спренов и что-то буркнул. Они опять показались сбитыми с толку. Почувствовали, что Каладин использовал буресвет, вероятно истолковав это как применение фабриаля, но не могли точно определить местоположение. Кэл использовал такое небольшое количество света, что камень почти сразу померк.

Спрены рассеялись, исчезли, как это часто делали спрены эмоций. Приносящий пустоту задержался, окруженный темной энергией, пока неподалеку не раздались горны, оповещая о приближении Стенной стражи. Существо наконец-то унеслось обратно в небо. Люди начали выбираться из укрытий и поспешно уходить, обрадованные тем, что живы.