Плодородная долина Аутен с тяжелой глинистой землей располагалась в одном дне пути из Кингсбриджа. Ее сто лет назад отписал женскому монастырю некий чудаковатый старый рыцарь, предприняв тем самым последнюю попытку получить прощение за все свои грехи. Вдоль реки Аутен в долине были разбросаны пять деревень. Оба берега и низкие холмы занимали пахотные земли.

Поля, разделенные на полосы, обрабатывало множество семей. Чума все изменила, но ни у кого не хватало соображения — а может быть, решительности — приспособить сельский труд к новым обстоятельствам. Керис придется сделать это самой. Она приблизительно знала, что требуется, а подробности решила обдумать по дороге. С ней поехала молодая сестра Джоана, лишь недавно принявшая постриг. Эта живая девушка напоминала Керис ее самое лет десять назад, но не внешне — у Джоаны были черные волосы и синие глаза, — а пытливым умом и постоянными сомнениями.

Сестры прибыли в самую большую деревню — Аутенби. Староста всей долины Уилл, большой медлительный мужчина, жил в просторном деревянном доме возле церкви, однако монахини разыскали его на самом дальнем поле, где он сеял овес. На соседней полосе, где пробивались дикая трава и сорняки, паслись овцы. Уилл Рив несколько раз в год приезжал в аббатство с оброком из деревень и Керис знал, но, увидев ее у себя, растерялся.

— Сестра Керис! — воскликнул он. — Что вас к нам привело?

— Я теперь мать Керис, Уилл, и приехала удостовериться, что земли женского монастыря возделываются как следует.

— Ах, мы делаем все, что можем, как видите, но поумирало столько народу, что это очень, очень трудно.

Старосты всегда ссылаются на трудные времена, но сейчас это правда. Настоятельница сошла с лошади.

— Пойдем, расскажешь.

В нескольких сотнях ярдов на пологом склоне холма она увидела крестьянина, пахавшего на упряжке из восьми быков. Он остановил их, с любопытством посмотрел на монахиню, и Керис подошла к нему. Пришедший в себя от изумления Уилл не отставал и говорил без умолку:

— Конечно, монахиня, даже такая, как вы, не может разбираться в посевах, но я постараюсь объяснить вам самое главное.

— Очень любезно. — Целительница привыкла, что люди типа Уилла относятся к ней снисходительно, и пришла к выводу, что лучше всего не спорить, а убаюкивать ложной уверенностью, — так можно больше узнать. — Сколько крестьян вы потеряли во время чумы?

— О, очень много.

— Сколько?

— Так, сейчас, погодите… Уильям Джонс, оба его сына, потом Ричард Плотник, его жена…

— Мне не нужны имена. — Настоятельница сдерживала раздражение. — Примерно сколько?

— Нужно подумать.

Они дошли до бычьей упряжки. Управлять восемью быками было непросто, и пахарями часто становились самые ловкие мужчины. Керис обратилась к молодому человеку:

— Сколько народу умерло во время чумы в Аутенби?

— Я бы сказал, человек двести.

Керис рассматривала пахаря. Невысок, но жилист, с косматой светлой бородой и дерзким взглядом, часто встречающимся у молодых мужчин.

— Ты кто?

— Меня зовут Гарри, моего отца звали Ричард, сестра.

— Я мать Керис. Откуда ты взял это число?

— По моим подсчетам, здесь, в Аутенби, умерло сорок два человека. В деревнях Хэм и Шортейкр дела шли так же плохо — значит, уже примерно сто двадцать. В Лонгуотер вообще никто не заболел, зато Олдчёрч вымер весь, кроме старого Роджера Бретона, — это человек восемьдесят. Всего двести.

Аббатиса повернулась к Уиллу:

— Сколько народу живет во всей долине?

— Ну, надо посчитать…

Гарри Пахарь ответил:

— До чумы было около тысячи.

Староста заныл:

— Потому мне и приходится самому засевать свою полосу, хотя это должны делать батраки. Но у меня их нет. Все умерли.

Гарри хмыкнул:

— Они просто ушли на более высокое жалованье.

Керис насторожилась:

— Вот как? А где предлагают более высокое жалованье?

— Да богатые крестьяне из соседней долины, — возмущенно ответил Уилл. — Знать испокон веков платит батракам пенни в день, но нет, нашлись такие, кто думает, будто может делать что вздумается.

— Зато, я полагаю, там все засеяно.

— По-разному, мать Керис, — увильнул Уилл.

Монахиня указала на полосу, где паслись овцы:

— А это что за земля? Почему здесь никто не пашет?

— Она принадлежала Уильяму Джонсу, — объяснил староста. — Хозяин и сыновья его умерли, а жена переехала к сестре в Ширинг.

— Вы искали новых держателей?

— Не нашел, матушка.

— На прежних условиях и не найдешь, — опять хмыкнул Гарри.

Рив гневно посмотрел на соседа, а настоятельница спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Понимаете, цены упали, хоть и весна, когда зерно обычно дорогое.

Аббатиса кивнула. Все знали рыночный принцип: чем меньше покупателей, тем ниже цены.

— Но люди должны как-то жить.

— Никто не хочет сеять пшеницу, ячмень и овес, но всем приходится сеять то, что велят, по крайней мере у нас в долине, поэтому желающие работать на земле уходят в другие места.

— А что в других местах?

— Все хотят делать что вздумается, — сердито проворчал Уилл.

Гарри же ответил на вопрос Керис:

— Все хотят быть свободными крестьянами, иметь возможность самим решать, что сеять, и платить оброк, а не тянуть лямку вилланов, которые обязаны раз в неделю нести повинность на барской запашке.

— И что же они хотят выращивать?

— Коноплю, лен, а то и яблоки, груши — то, что можно продать. Потом чередовать. Но в Аутенби это запрещено. — Пахарь спохватился: — Со всем почтением к монастырю, мать-настоятельница, и к Уиллу Риву, он честный человек, это все знают.

Монахиня все поняла. Старосты всегда придерживаются существующих традиций, и в хорошие времена рутинного подхода хватало, но сейчас все встало с ног на голову. Она заговорила увереннее:

— Хорошо, слушай меня внимательно, Уилл, я скажу тебе, что делать. — Рив перепугался: он-то думал, что с ним советуются, а не приказывают. — Во-первых, прекратить распахивать холмы. Глупо не использовать должным образом хорошую землю.

— Но…

— Молчи и слушай. Предложи людям акр хорошей земли в долине за акр на холмах.

— А что тогда с холмами?

— Сделайте из них пастбища, коров пониже, овец повыше. Для этого нужна-то всего пара пастушат.

— Да, но… — Староста явно хотел возразить, но не мог с ходу придумать что.