войны, необходимость обороняться от врагов и носить оружие, вторжение чуждых понятий и обычаев нанесли брешь в этом цельном славянском организме, немедленно наступает процесс его разложения, порчи и формирования чего-то, что должно было соответствовать жизни, условиям, свойственным окружению славянства. Остались только обломки давней организации, которая, утратив самобытную силу к дальнейшему развитию, должна была претерпевать кризис нового преобразования.

Только изолированность, в какой жили славяне, позволяла им формироваться согласно с их природой и творить собственную цивилизацию: столкновение с чужими племенами меняет это условие.

Нет ни малейшего сомнения, что в первое время подобный кризис всегда вызывает в народном организме упадок и ослабление, отречение, временное безумие.

В борьбе славянства, особенно с германскими племенами, обнаруживаются положительные качества этого древнего организма, которые превозносили даже недруги; как первое следствие новой цивилизации появляются бессилие, болезнь, падение. Они утрачивают то, что выработали в себе сами, и не могут сразу освоить того, что приходит к ним в форме, мало понятной им и не соответствующей их природе.

Эти гусляры, не знающие мечей, в течение многих веков — проявляют свою натуру и, оставаясь мечтателями, дают себя покорять, завоёвывать, порабощать.

В позднейшие века разные славянские племена подвергаются влияниям различных соседей, климата, условий жизни и формируются обособленно. Славянство делится даже не на народы, а на бесчисленные мелкие группы, которые необходимость обороняться объединяет в небольшие союзы. Это и есть та таинственная эпоха, когда возникают элементы, из которых будет состоять Лехия.

Над этой второй колыбелью Польши царит все тот же мрак, который окутывает истоки славянства. И тут и там историческим материалом являются предания, легенды, то есть поэзия, а также предметы, извлекаемые из земли при раскопке курганов, хотя определить точно эпоху памятника крайне трудно.

Почти вплоть до той минуты, когда принявшая христианство Лехия впервые предстаёт сначала в борьбе, а затем в союзе с германцами, — мы не имеем о ней никаких сведений, кроме смутных преданий.

И даже эти предания мы черпаем ныне не из первоисточника — не из уст народа, который их позабыл, — а со страниц хроник[125], где они записаны неверно, ибо хронисты старались создать нечто отвечающее понятиям своего века.

Все наши исследователи соглашаются в том, что предания о первоначальной истории народа представляют собой смесь элементов различного происхождения, склеенных в бесформенное целое. Однако из них можно кое-что извлечь, как из обломков, найденных в могильниках.

Нет сомнения, что история Лешеков, Попелей, предания о Ванде, Краке и т. п. относятся к определённым поворотным пунктам и решающим сдвигам в прошлом народа, а вернее — его составных частей, так как до Пяста и его потомства не существует даже понятия о какой-либо государственной целостности. В глубине пущ, в тиши лесов только ещё начинают создаваться небольшие первичные группы, которые, объединившись, образуют впоследствии государство Болеслава.

Хронисты вначале не умеют даже одинаково назвать страну, которая у них именуется то страной полян, то ляхов и лехов. Когда это государство внезапно в правление Мешко[126] и его сына Болеслава[127] вступает на историческую арену, мы догадываемся, что этому вступлению должно было предшествовать внутреннее становление государства, определившее его жизнеспособность.

Длугош[128] создавая в XV веке историю Польши согласно современным ему идеям, записал и систематизировал предания, предшествующие исторической эпохе так же произвольно и некритически, как и более поздние предания, в соответствии с понятиями своего времени. Этого ему нельзя ставить в вину, ибо каждому поколению должно казаться, что оно является исключительным обладателем истины.

Итак, у Длугоша самым древним является предание о Лехе[129], от которого якобы происходит название земли, Лехии, и жителей — лехитов. Длугошу, однако, известно, что различные родственные лехитам, а скорее к ним принадлежащие племена обычно получали название по местности, где они обитали.

Этот мифический Лех Длугоша умирает бездетным. Собственно говоря, неизвестно, ни когда он жил, ни как долго властвовал его род: известно лишь, что он умер, не оставив потомства.

После монархического, а вернее, патриархального правления, где главою целого народа был отец рода, полновластный властитель широкоразветвленной семьи, наступает общинное правление так называемых двенадцати воевод.

Предание, описывающее сначала патриархальное правление, а потом самоуправление небольших общин, не противоречит природе вещей. В таком порядке, безусловно, и должен был происходить процесс формирования народа. Двенадцать воевод, возглавлявших миры, общины и т. п., в прагматическом изложении Длугоша приобретают не свойственный им характер.

Упоминаемый после них Крак, очевидно, чешского происхождения и не имеет связи с лехитской легендой.

В создании истории, основанной на преданиях, повествование о Краке, имеющее совершенно особый характер, служит для связи между Лехией и славянством. В этом повествовании слились воедино народная славянская сказка, отрывки какой-то древней поэмы и немощные потуги на историческую характеристику эпохи. Крак, властвуя одновременно и над полянами и над чехами, закладывает Краков, который затмевает более древний город Гнезно. Отныне вся жизнь сосредоточивается в этом польско-чешском городе. Но в пещере под Вавельским замком[130] появляется необычайной величины чудовище, сказочный дракон (Vavelis), который пожирает коров и целые стада коз и овец и не щадит даже людей.

«Иногда же, заморённый долгим голодом, — пишет Длугош, — не находя случайной либо принесённой жертвы, он в дикой ярости выползал среди бела дня из логова и, изрыгая ужасающий рёв, бросался на коней, волов, впряжённых в телегу либо плуги, душа их и давя, — не менее лютый пожиратель людей, если они не успевали ускользнуть от его алчности».

Охваченные ужасом жители Кракова хотят покинуть город. Краку приходит мысль накормить чудовище падалью, начинённой подожжёнными серой, трутом, воском и смолою. Дракон жадно пожирает брошенную ему пищу и, палимый огнём во внутренностях, издыхает. Избавив таким образом родной край от бедствия, Крак продолжает править среди всеобщего счастья и спокойствия, и благодарный народ возводит ему после его кончины на горе Ляссоте под Краковом курган, такой, какой обычно насыпал народ в память своих властителей под древней Упсалой[131] в Швеции. Этот-то курган и породил легенду о Краке[132].

Почему одна из трех оставшихся после Крака дочерей правит потом в Чехии, предание не объясняет. Это снова узел, который должен связать воедино Крака и Польшу со славянством и легендой, уже завоевавшей популярность.

Из трех дочерей Крака мы видим в предании только двух: Либушу и Ванду. Кроме них, после Крака остаются ещё два сына — Крак и Лех, которых, пожалуй, можно считать представителями двух позднее присоединённых областей, Хробатской и Лехитской.

Завистливый Лех предательски умерщвляет старшего брата Крака, разрубает его тело на части и