И вот наступил вечер, и с экранов телевизоров полился текст нашего объявления и бегущей строкой и из уст ведущих. И так – от начала и до конца программы.

Очередные выпуски газет тоже запестрели аршинными буквами выше приведённого текста. На протяжении нескольких дней.

Пройти мимо внимания читателей и зрителей столь необычная информация никак не могла. Каждый начал задаваться вопросом, что бы значили слова «будет плохо»? Строились всевозможные предположения. Везде и всюду только и разговору было о странной непривычной кампании. Город заворочался, насторожился и приготовился к чему-то сверх неординарному.

Мы тоже готовились, отслеживая попутно, как идёт процесс возвращения награбленного.

Проходил он следующим образом.

Шесть или семь мужичков на всякий случай вернули недавно похищенное. Кто ведро картошки, выкопанной на чужой даче, кто доску со стройки, когда-то плохо лежавшую там. Один любитель лёгкой поживы принёс хозяевам деньги за курицу, умыкнутую с их подворья, а потом зажаренную. Ещё одна женщина отдала соседке сторублёвый долг, который прежде уже полгода как забывала возвращать. И это – всё.

– Не богато, – мрачно заключил Черноусов, выслушав наш с доном Кристобалем доклад. Он недобро оскалился. – Ну да иного не следовало ожидать.

– Вопрос с возвратом разворованного решится завтра, в субботу, – ещё более мрачно сказал испанец. – Деньги в городской казне появятся, и немалые, даю слово инопланетянина.

Наступил субботний день. С раннего утра город загудел, как растревоженный улей. Все почему-то были уверены, что вот-вот должно произойти нечто совершенно фантастическое. К восьми часам на улицы стали выплескиваться многотысячные всё возрастающие толпы. Словно неведомый вестник предупреждал людей о надвигающемся событии. Возле здания городской администрации происходило настоящее столпотворение. Просторная площадь была так запружена народом, что, казалось, яблоку негде было упасть.

Редкие полицейские цепи теснили народ с проезжей части на пешеходную, но люди напирали, и посредине оставалась лишь узкая незанятая полоса, на которой едва ли могли разъехаться встречные автомобили. Но и транспортных средств нигде не было видно.

И вот, началось. Послышался далеко разнёсшийся предупреждающий крик, и из подземного гаража городской администрации показалась тройка лошадей, запряженная в телегу, а на ней… человек в клетке. Но нет, этого не может быть! Человек ли это?!

Первоначально толпам народа почудилось, что это просто какое-то страшное чёртообразное существо, подобие йети, и только по истечении некоторых затянувшихся мгновений приходило понимание, что на телеге всё-таки царь природы. Но, о ужас, совершенно голое тело его с головы до ног было вымазано дёгтем и вывалено в перьях! Лишь срамные места прикрывались большими пучками светлой соломы! Ну и лицо оставалось открытым – перепуганное, с дико вращающимися глазами. Потому-то, если внимательно приглядеться, и можно было разобрать, что на возу не анчутка, а нечто человекообразное.

За первой подводой выкатилась вторая, за ней третья, за ней ещё, ещё и ещё… Казалось, зловещей монстрообразной кавалькаде не будет конца.

На специальных козлах, устроенных в передке телег, сидели весёлые удалые ухмыляющиеся ребята, которые ловко управляли лошадьми, сопровождая свои движения уханьем и гиканьем. Все они были самолучшие и удивительным образом походили друг на друга – кудрявые, чернявые, будто только что вынырнувшие из преисподней, где до этого обслуживали котлы с грешниками. Им не хватало только рожек на голове. Но, пожалуй, и рожки были, вон у второго и третьего виднеются тёмные остренькие наросты, торчащие из шевелюр.

Огромная толпа в первые секунды онемела, потом расступилась, освобождая проезд, вслед за тем раздался дикий невообразимый хохот; не хохот даже, а безудержный восторженный рёв, от которого затряслась земля, и чуть было не рассыпались стены близ расположенных домов.

Но кто же именно находился в тележных клетках? Не так-то просто было достоверно опознать ту или иную персону. Из лошадиных ноздрей непрестанно пыхал дым, крупы животных исходили густым сизым паром, извозчики все, как один, не переставали курить знатные по размеру трубки, выпуская опять же немалые клубы дыма. Над длинным нескончаемым обозом образовался своего рода туман или, по-нынешнему, смог, сквозь который мудрено было продраться даже самому острому оку. Лица несчастных были искажены гримасой отчаяния; руки многих прикованы к верхним потолочным прутьям клеток.

И всё же собравшийся люд всматривался, всматривался и, наконец, узнавал. Одни столбенели и немели от охватывающего жуткого страха, большинство же других разражались ещё более громким хохотом. Толпа показывала пальцем, обменивалась между собой едкими репликами, подпрыгивала от радости и кричала «Ура! Ату их!».

На первой телеге стоял Финагенов, бывший замградоначальника по экономике и промышленности, на второй – другой недавний зам – по социальным вопросам, по фамилии Крылашков, на третьей – ответственный полицейский работник по финансам. Одна тройка лошадей следовала за другой, голова кавалькады давно уже скрылась за поворотом, а из подземного гаража не переставали выезжать новые подводы.

И всё чиновники, чиновники на телегах. Рядовых почти никого, огромное большинство – начальствующий состав. Ещё недавно важные, солидные, теперь они выглядели несчастными и потерянными.

Но нет, ошибся я маленько – не только чиновники были выставлены напоказ. Вот между ними нарисовался один коммерсант, другой; вот покатил на телеге директор стекольного завода Морщаев.

А это кто? Ба, да никак госпожа Острицина, дальняя, седьмая вода на киселе, родственница Федотова, тем не менее, входившая в его клан, владелица и директор предприятия «Куртина», специализировавшегося на озеленении и других работах, связанных с облагораживанием городских территорий? Да-с, это была Ефросинья Никифоровна собственной персоной, гроза своих работников, которых она нещадно обкрадывала, содержа на голодном пайке и заставляя, кроме производства, вкалывать на принадлежавшем ей огороде, готовить варенья и соленья, стирать её грязное бельё и выполнять другие подобные не очень приятные обязанности.

– Смотрите, баба, баба на возу! – раздались в толпе ликующие голоса. – Ну это воровка ещё та, своих людей на минималке держит, а себе миллионами гребёт. Гляньте, разъелась-то как, брюхо чуть не до полу висит! Наверное, зараз по три куска в рот запихивает.

Острицина и правда была страшна. Всё на ней тряслось и жиблилось, тело её, обложенное непомерными пластами плывущего подкожного жира, напоминало уродливую карикатуру на человеческую фигуру. И таких, как она, было полным-полно! Ни одного на возах, хотя бы отдалённо напоминавшего спортсмена.

– Разве она одна такая воровка! – крикнул ещё кто-то, стоявший рядом с первым. – К примеру, наш Мигалов… Ба, да никак вот он и сам! А-а, попался, сука, долго ты из нас кровь пил! Себе трёхэтажный особняк отгрохал, не успевает иномарки менять да по заграницам шастать, а нам детей не на что в школу собрать.