— Они и довели…

— Врет! — поспешила откреститься Маленка.

— Они меня в парной заперли. — Я не стала выдумывать, не горазда я на фантазии. — Вот и осерчала немного.

— Хорошо, что немного, — закивала Марьяна Ивановна и на девок взгляд перевела. — Значит, в парной…

— Это не мы! — ожила Любляна, за сестрицу хватаясь. — Мы там и минутки не пробыли. Она… она…

— А вы иль не вы, это легко проверить. Сейчас кликнем Архипушку, чай, не откажется дознание провести, кто там чего творил. Сымет слепок, времени-то прошло немного…

— Она сама виновата! — Маленка сестрицыну руку стряхнула.

— Неужто? Сама себя заперла? — Спицы остановились.

— Нет, это глупо. Но мы озлились… Хамила она… все время хамила…

— И за хамство вы ее убить решили?

— Баней? — фыркнула Маленка. — Когда это магичку баней убить можно было? Мы же знали, что она выберется, так… признаю, глупо, но мне за сестру обидно! Она страдает…

И Любляна послушно захлюпала носом, страдание, значится, выказывая. Слезы потекли по щекам, иные ручьи весной помельче будут. Егор налился краснотой, больно, стало быть, на слезы эти глядеть. Оно и верно, еще бабка моя сказывала, будто бы мужики до слез бабьих зело пужливые. Не все, но некоторые. Выходит, Егор из них.

— Ваша… Зослава, — а имя мое произнесла, что выплюнула, — ее жениха приворожила!

— Чего? — Вот тут уж я озлилась. Приворот — это ж не забава, а волшба запретная, пущай и не на крови, а все одно жизнь поломать способная.

И меня в том обвинять!

— А что, скажешь, не приворожила? Посмотрите, Любляна всем хороша! Да любой рад был бы ее женой назвать. Красива, умна, скромна… Роду хорошего. Царской крови! — Это она сказала громко, что наверняка все услышали, даже ворона старая, на крыше примостившаяся. — А этот… рабынич на нее не смотрит!

Вот и разобрались, чего им надобно. Хорош им Арей или плох? Ежель плох и недостойный царской крови, то чего страдать, что не смотрит? Вон, Егор смотрит, ажно заглядывается…

— Понятно. — Марьяна Ивановна спицы прибрала и на меня поглядела не то с насмешечкой, не то с жалостью. — Что ж вы, Зослава, чужих женихов привораживаете?

— Да я…

— А может, и правильно. Больше — не меньше. Устроите конкурс, будет из кого выбирать.

Смеется она? Нет, конечно, не всерьез так…

— И вы ничего не предпримете? — возмутилась Маленка.

— Думаю, не предприму, хотя, конечно, докладную составить следовало бы. Все же покушение на убийство…

И мне подмигнула.

— Да она издевается! — Маленка вцепилась в Егорову руку. — Ты-то понимаешь… Что нам делать?

И бровушки подняла.

— С женихом? — уточнила Марьяна Ивановна.

— С домом. — Маленка процедила это сквозь зубы. — Там грязно…

— Так уберитесь.

— Они же боярыни! — Егор на меня уставился, а я чего? Пущай глядит, авось дыры и не выглядит. — Они не могут…

— Раз не могут, пусть в грязи живут.

— Но Зослава…

Ага, как в бане палить, то меня, и как убираться, тоже меня… Нет уж, пущай сами.

— При чем тут Зослава? — Марьяна Ивановна спицами в Егора ткнула. — Если тебе так девок этих бестолковых жаль, то помоги.

Ведать не ведаю, мыл ли Егор полы, а вот ведра с водой таскал исправно.

Елисей с трудом дождался ночи.

— Ты… осторожней. — Еська присел рядышком. — Если собираешься за дурнем этим идти, то не один.

— Не собираюсь.

— Ну да…

Еська усмехнулся, дескать, так я и поверил. Но Елисею до веры его дела не было, снедало душу беспокойство. И главное, что собственный план там, на дороге, казавшийся донельзя разумным, теперь выглядел глупостью неимоверной.

Нельзя было отпускать Ерему.

Он же… он человек.

Обыкновенный человек. А значит, слаб, как все люди, и… и что-то случилось. Ему помощь нужна была, а Елисей опять думал о себе.

Он тряхнул головой, избавляясь от мерзковатого шепоточка, который твердил, что Ерема сам уйти захотел. И дорогу выбрал. И Елисей ему на этой дороге не нужен. А если так, то стоит ли мешать? Нет, пусть уж уходит. Пусть затеряется на просторах Росского царства. Небось не пропадет.

Елисей забрался в душистую копну сена, и мыши, копошившиеся где-то внутри, затихли. Он закрыл глаза, зная, что не уснет. Он и не собирался спать.

Он ждал.

И другие тоже.

Вот Еська устроился на лавке под яблоней. Лег, небось руки за голову закинул, в зубы веточку сунул или травинку, грызет. Думает о своем, а о чем — поди-ка пойми. Да и неохота понимать, чужие мысли Елисея не занимали. Он лишь отметил запах Еськин, обеспокоенный, полынный.

А вот Егор хмур.

Бродит вдоль провисшего забора. Место не нравится? Здесь нехорошо, это верно, да, пожалуй, иного подходящего во всем царстве Росском не сыскать. Чужой сюда не попадет, а значит…

Надо бы до рассвета вернуться.

Елисей лишь убедится, что с бестолочью этой, братом кровным, ничего не произошло, что чутье его, то ли уже волкодлачье, то ли еще человеческое, обманывает.

Егор присел.

Затих?

Нет, рано еще. Сторожит? Елисея? Или боярынь? Нехорошие девки, падалью от них тянет, но, как ни приглядывался Елисей что своими глазами, что волчьими, дурного не увидел.

— Спишь? — поинтересовался Кирей, заползая в сено.

— Сплю.

— За Еремой пойдешь?

— Нет.

— Врешь. — Азарин вытянулся рядом, долговязый и пахнущий дымом. — Пойдешь… Не бойся, отговаривать не стану. И следом не попрошусь.

— Тогда зачем?

Елисей открыл левый глаз. Лежит азарин. Пялится в небо.

— Ишь, темное какое. Тут рядом болото… Может, сделаешь крюка, глянешь?

— А сам?

— Я воду не люблю.

— Егора попроси, он с водой ладит.

Кирей плечами пожал.

— Егор… он слабый.

— С чего это?

Егор был заносчив. И зануден по-своему. Но слаб…

— Слишком цепляется за свою родовитость. И… не знаю, если хочешь, считай это предчувствием… Егору недолго осталось.

— А тебе? — Елисей открыл и второй глаз. Азарин выглядел задумчивым.

— И мне немного. Плакать станешь?

Елисей пожал плечами. Что плакать о мертвых? От слез живее не станут.