– А в этом доме Кикуока-сан и Уэда-сан были только дважды – прошлым летом и сейчас?

– Да.

– Летом сколько они здесь прожили?

– Неделю.

– Ясно.

– Что касается следующего вопроса, то я поднялся к себе в половине одиннадцатого. Алиби у меня нет.

– В половине одиннадцатого? Довольно поздно.

– Мы болтали с Эйко. Не знаю, можно ли считать это за алиби, но, как вы знаете, мои апартаменты находятся на самой верхушке башни, и я могу попасть в главный дом только по подъемной лестнице. При ее спуске и подъеме грохот раздается на весь дом. Сейчас зима, поэтому я не оставляю ее опущенной: в таком положении дверь в дом остается открытой и через нее идет холод. И если вы слышали, как лестница сначала опускается, а потом поднимается, и до следующего утра лязга и грохота не было, можете быть уверены, что я и шага не делал из башни.

– Ага, понимаю. Но, конечно, вас никто не подозревает. Какие могли быть основания у человека вашего положения и авторитета для убийства какого-то шофера, с которым, в общем-то, и отношений никаких не было? Убить и поставить все на карту? В котором часу вы опустили свою лестницу сегодня утром?

– Думаю, около половины девятого. Если я поднимаюсь рано, дочка жалуется на грохот. Но вы же понимаете, надеюсь, что преступника в моем доме нет?

– Если так, выходит, Уэда-сан сам решил свести счеты с жизнью. Но из нашего опыта могу сказать: такой способ самоубийства представляется маловероятным. Если же мы имеем дело с убийством, то, как это ни прискорбно, преступник должен находиться в этом доме.

– Что-то не похоже.

– Вы правы. Однако над этим делом работаем не только мы, но и коллеги в Токио, которые, я уверен, раскопают скрытые мотивы и обстоятельства преступления. Кстати, о звуке, который издает ваша лестница при подъеме и спуске. Его по всему дому слышно?

– Звук очень громкий, так что должно быть слышно везде. Кроме подвала, наверное, тут я не уверен. В этом смысле комната, где живет Кикуока-сан, номер четырнадцать, у нас особая. Но в номерах один и два лестницу наверняка слышно.

– А что вы скажете на третий вопрос?

– Имеете в виду, не заметил ли я чего-то подозрительного? Но ведь я живу в башне, можно сказать, от всех изолирован. Так что ничего сказать не могу. Я слышал лишь мужской голос и крик Аикуры-сан. И больше ничего необычного.

– Хм-м… Как вы думаете, что могла видеть Аикура-сан?

– Кроме того, что ей что-то приснилось, ничего представить не могу.

– Но мужской голос вы точно слышали?

– Слышал. Но он был слабый, доносился как бы издалека, не из дома. Я подумал: может, кто-то напился и горланит.

– Понятно. И еще хотел спросить: почему из соседнего с библиотекой третьего номера этого… как вы его называете?..

– Голема?

– Вот-вот. Почему его утащили? Специально?

– Понятия не имею. Кукла стояла у самого окна, так что вытащить ее было легко.

– А как вы думаете, Хамамото-сан: чтобы вас сильно расстроить, достаточно бросить в снег вашу куклу, открутив у нее что-то?

– Нет, конечно. В коллекции есть вещи более компактные, которыми я по-настоящему дорожу. Захотел бы кто-то меня серьезно огорчить, было бы больше смысла расколотить что-то об стену, чем заниматься разборкой. Это можно сделать прямо в хранилище. Зачем на улицу-то выносить?

– Хотите сказать, что кукла вам не особенно дорога?

– Ну да. Так, купил по случаю.

– А почему вы назвали его Големом?

– Так назывался магазин в Праге, где продавали разных кукол. Есть одна необыкновенная история, связанная с этим названием. Не знаю, насколько она может быть интересна полиции…

– А что это за история?

– Люди верили, что этот самый Голем мог ходить сам по себе и его всегда тянуло к воде.

– Ничего себе!

Хамамото рассмеялся:

– Я тоже в эти басни не верю. Но в Европе в Средние века придумали массу нелепых историй. Фольклор у них такой.

– Жутковатая кукла, честно говоря… Зачем вы ее купили?

– Зачем?.. Может, потому такую купил, что куклы-обаяшки, каких делают французы, меня совсем не трогают.

– Если уж говорить о странностях, то ваш особняк, я бы сказал, тоже довольно необычен. Позвольте поинтересоваться: лестницы, коридоры или, точнее, лестничные площадки на каждом этаже сделаны из металла? Даже перила и те металлические… И еще. В конце каждого коридора, а все они имеют форму буквы L, пол не примыкает к стене вплотную. Оставлены щели, отгороженные перилами. Зачем так устроено?

– Эти щели получились по ошибке. Здесь работал молодой архитектор. Он заказал металлоконструкции, их доставили, но не того размера. Архитектор сказал, что все переделает, исправит, но я распорядился, чтобы оставили как есть. Мне так больше нравится. Будто не коридоры, а висящие в воздухе галереи. Но перила все-таки попросил поставить. Лестницы и переходы в доме металлические. Мне вообще нравится такое мрачное свободное пространство с запутанными переходами и перилами, крутыми лестницами, на которых как бы выступает ржавчина. Это можно объяснить тем, что, когда я учился в университете, мне очень нравились гравюры на меди итальянского художника Джованни Баттисты Пиранези. От него осталось много мрачных гравюр с изображением тюрем. Он был мастер изображать эти сооружения. Высоченные потолки во много этажей, темные металлические лестницы, башни, воздушные переходы, ну и, конечно, подвесные мосты… Вот что мы видим на его гравюрах. Мне хотелось, чтобы мое жилище имело именно такой облик. Я даже думал назвать его «Дом Пиранези».

– Ого! – проговорил Усикоси, но Кодзабуро даже не заметил этого. Он был слишком увлечен своим рассказом.

* * *

Настала очередь прислуги. Оказалось, что Харуо Кадзивара, кроме кулинарии и телевизора, больше ничем не интересуется. С Уэдой он ни разу не разговаривал, прошлой ночью ничего подозрительного не видел.

Тикако Хаякава сказала то же самое, а вот ее муж произвел несколько иное впечатление. Ему было около пятидесяти, но для этого возраста он был на удивление робок и выглядел намного старше своих лет.

Кохэй Хаякава отвечал на вопросы как политик, которому приходится давать объяснения комиссии по расследованию. Казалось, он лжет в каждом слове. Интуиция подсказывала следователям, что домоправитель что-то скрывает.

– Вы говорите, что практически не разговаривали с Уэдой, что отправились в свою комнату в половине одиннадцатого и не выходили из нее до утра, поэтому у вас нет алиби, и что не видели ничего подозрительного. Так?!

Одзаки говорил на повышенных тонах. Все ответы, которые им приходилось слышать до сих пор, были настолько заурядными, что он не скрывал раздражения.