Оставив сына под присмотром Гранж, Маренн отправилась в дом винодела, чтобы попытаться убедить Матильду изменить решение. Она шла по деревне в солдатской гимнастерке, защитного цвета юбке и военных сапогах, с нашивкой Красного Креста на рукаве и высшей солдатской наградой Франции «Medaille Militair» на груди. На нее смотрели из окон, выходили на улицу, восхищались, удивлялись, сочувствовали. Все знали, кто был ее отец, знали, что она была на фронте, что муж ее погиб, что она вернулась с ребенком, что ранняя седина в волосах и застывшая бледность лица свидетельствуют о нелегких испытаниях, которые ей довелось вынести.

Матильда встретила ее враждебно. На все доводы Маренн дочь винодела сказала: «Нет!»

— Когда-то он был самым красивым парнем в округе, и все девчонки завидовали мне. Он был героем Франции. Но теперь война закончилась, и кому он нужен, инвалид! Он даже работать не может!

— Но он любит тебя! — Маренн в отчаянии бросила ей последний аргумент.

— Любит? — Матильда, подбоченясь, со злостью посмотрела на нее. — Любит! Ты что, смеешься надо мной, принцесса? Он всегда любил только тебя. Это все знали. А на мне он решил жениться, когда узнал, что у тебя другой. Мы и не встречались-то с ним ни разу. Просто он пришел к отцу и попросил моей руки. Но пока он был героем и все газеты твердили о нем, все это можно было терпеть. А теперь зачем? Так что иди, встречай его сама, и нечего мозолить мне глаза!

На следующий день, взяв Штефана на руки, Маренн пошла на вокзал. Людей на вокзале было много — встречали возвращавшихся с фронта солдат. Матильды среди них не оказалось.

Поезд пришел около полудня. Прижимая ребенка к груди, Маренн с трудом протискивалась сквозь толпу встречающих, переходя от вагона к вагону, но нигде не видела Этьена.

Пройдя вдоль перрона от начала и до конца, она остановилась, растерянно оглядываясь по сторонам. «Может быть, мы что-то спутали, Штефан?» — спросила она малыша, но Штефан молча таращил глазки и с любопытством смотрел вокруг. Нет, она не могла ничего спутать. Она внимательно прочитала письмо — сегодня в полдень. «А вдруг он не может выйти из вагона?» — промелькнула у Маренн тревожная мысль. Надо скорее идти обратно, пройти весь поезд…

Но, увы, — поздно. Поезд уже отходил от перрона. Толпа быстро рассеялась, и на платформе Маренн увидела одинокую фигуру офицера с погонами капитана авиации, опиравшегося одной рукой на костыль, а другой тщетно пытавшегося нащупать вещевой мешок, который лежал рядом с ним на земле. Маренн почувствовала, как острая боль пронзила ее сердце — Этьен, это был он.

Но нет — это не мог быть он! Она помнила его высоким, сильным, с широким разворотом плеч и покрытым бронзовым загаром торсом, синеглазым, с волнистыми черными волосами и никогда не меркнущей белозубой улыбкой… Жизнерадостным и молодым.

Теперь его черные волосы были обожжены и седы. Некогда яркие синие глаза померкли и, не различая ничего вокруг, застывше-безучастно смотрели на мир. Лицо обезображено ожогами и превратилось в один сплошной шрам. И только орден Почетного легиона на парадном мундире и целый ряд орденов и медалей меньшего достоинства да капитанские погоны на плечах сверкали на солнце, напоминая о том еще совсем недавнем дне, когда приказом Главнокомандующего Антанты этот двадцатилетний юноша был причислен к сонму героев и навсегда записан в историю Франции.

Маренн подошла к нему. Наклонилась, подняла вещевой мешок.

— Этьен, — позвала она негромко, — Все хорошо, Этьен. Мы уже почти дома.

Она видела, как напряглись скулы на его изрытом ожогами лице. Он протянул руку, повернул голову в сторону, откуда как ему казалось, доносился год ос.

— Кто здесь? — он не сказал, а проскрипел. Маренн вздрогнула, но, собравшись с духом, подошла еще ближе и взяла его обожженную руку в свою.

— Это я, Этьен, Мари. Ты помнишь меня?

— Мари? — он высвободил руку, дотронулся до ее плеча. — Мари? Да, Мари… Я чувствую этот запах, за пах ее волос… Я запомнил его. Где она? Где Мари? — он беспомощно поворачивал головой.

— Я здесь, Этьен. Здесь, перед тобой… — Маренн с трудом понимала его речь, стараясь по движению обезображенных губ уловить смысл произносимых им слов.

— Обопрись на меня. На мою руку, — говорила она, стараясь не дать голосу дрогнуть. — Все уже кончилось.

Все хорошо. Сейчас мы пойдем домой. Вот так. Идем. Осторожно…

Они медленно двинулись по платформе. Когда же вышли из здания вокзала, Маренн увидела, что привокзальная площадь запружена народом. Казалось, весь город собрался здесь, чтобы посмотреть на них — еще бы, ведь Этьена знала вся Франция, и еще совсем недавно любила его!

Кутались в черные платки матери и вдовы не вернувшихся с войны, какая-то девочка бросила им под ноги цветы, но Маренн не могла даже наклониться, чтобы поднять их: одной рукой она держала сына и вещевой мешок, другой поддерживала едва переставлявшего ноги Этьена. Они с трудом спустились по лестнице на площадь. Шофер грузовика, тоже солдат, недавно вернувшийся с фронта, предложил довезти их до деревни. «Господи, — услышала Маренн, как всхлипнула за ее спиной какая-то женщина, — За что же все это, Господи! Ведь совсем еще дети…»

Это был девятнадцатый год, Маренн тогда еще не исполнилось семнадцати, Этьену было двадцать один. Седые дети войны… Ветераны… Он поседел от ранения, она — за один час под Ипром, когда с лейтенантом Мэгоном и его солдатами они шли по меловым расселинам и земля вдруг разверзлась под их ногами, увлекая в черноту туннеля, где сидели и стояли на протяжении многих километров заваленных оползнем траншей, удушенные газом участники сражений 1915 года.

Застигнутые врасплох, они еще сжимали заржавевшие винтовки и ухмылялись смерти в скользящем луче фонарика. Оголенные черепа, пустые глазницы, лохмотья кожи, костяшки пальцев, смрадный запах разлагающейся плоти, смертоносная сладость сконцентрировавшегося газа и мертвецы, мертвецы, мертвецы… Здесь погибли целые дивизии…

Большинство английских солдат, упавших в ущелье, задохнулись газом. Маренн спас лейтенант Генри. Он зажимал ей рот и нос платком, почти не разрешая дышать, но когда они вышли на свет божий и солнце радостно брызнуло им в глаза, из тех, кто остался в живых, многие утратили рассудок, почти все поседели, некоторые потеряли зрение, а некоторые в последствие покончили с собой…

Грузовик промчался по деревне. Маренн заметила Матильду — она стояла на пороге в нарядном летнем платье. Наверное, она не знала, что Этьен слеп. Они быстро пронеслись мимо и затормозили у дома Маду.

Старуха Гранж, всплеснув руками, распахнула калитку, взяла ребенка — Мари помогла выйти Этьену. Вместе они прошли в дом. Этьен остановился посреди комнаты, костыль выпал у него из рук — он зашатался. Маренн подбежала и поддержала его, подняла костыль:

— Мы уже дома. Все хорошо. Держись, — успокаивала она, едва сдерживая слезы.

— Дома… — он оглянулся, тщетно пытаясь что-либо увидеть, — я так давно не был дома. Где мама? Тут пахнет глициниями, прохрипел он, — я чувствую этот запах. Это ее любимые цветы. Вот здесь, у окна, — он указал на стену, — и у Маренн сжалось сердце.