Шрифт:
Интервал:
Закладка:
“Niema zgodu!” – звучало почти на каждом сейме, шляхтичи выхватывали дедовские сабли-корабели, а маршалки безуспешно пытались добиться от радных панов хоть какого-нибудь решения. “Niema zgodu!” – и одна шляхтецкая конфедерация шла войной на другую, а королевская власть превращалась в бессильный идол, увенчанный короной Казимира Великого. “Niema zgodu!” – и взаимная вражда, словно смертельный недуг, подтачивали силы некогда могучего государственного организма польско-литовского государства, и не было от той болезни лекарства. И, наоборот, с каждым годом набирала силы и просыпалась от векового сна Православная Русь. Ещё слабая, ещё наполовину находящаяся под властью польских панов и латинской курии, она, тем не менее, уже осознавала своё внутреннее единство. В то время, как католическая шляхта ещё пыталась удержать свою власть над русскими землями, простой посполитый люд всё чаще и чаще обращался на восток. Rzeczpospolita Obojga Narodow [23] трещала по швам, как старый поношенный кунтуш, а к 1648 году, наконец, порвалась пополам, по Днепру. В 1686 году Польша была вынуждена признать раскол – познаньский воевода Кристоф Гжимултовский подписал очередной вечный мир с Московией. Сколько было этих «вечных миров», не упомнит никто: Литва подписывала мир с Московией при князьях Витовте, Александре, при трёх Жигимонтах, при Владиславе и Яне Казимире… Чаша весов склонялась то на одну, то на другую сторону, но никогда Варшава и Вильно не сдавали Москве столь обширных земель: за подписью Гжимултовского Речь Посполита «на веки вечные» отказывалась от Смоленска, всего Запорожья и Левобережной Украины, Киева с городками, Северской земли, Чернигова, Стародуба…
При этом Ян Собесский тщетно старался сохранить мир на русских землях, ещё оставшихся под властью Речи Посполитой, пытаясь примирить непримиримое. Для сохранения власти над "Terra Cosaccorum" [24] король шёл на неслыханные, недопустимые, по мнению ксёндзов и шляхты, уступки схизматам, предоставив им право свободно селиться возле Корсуня и Черкасс, в районе Чигирина и Лысянки, около Тикича и Умани. Однако шляхта придерживалась иного мнения. Смирившись с утратой Левобережья, паны усилили полонизацию Правобережья и Литвы: стали добиваться отмены делопроизводства на русском языке, а Рим с утроенной энергией стал насаждать на русских землях унию. Как накануне хмельнитчины, запылали, словно зарницы, крестьянские хаты и православные церкви. В ответ в который раз на украинных землях взметнулись казацкие сабли – то полковник Семён Палий собрал под свои знамёна казаков как с Правого, так и с Левого берегов Днепра, совершая дерзкие походы вглубь Польши, без пощады истребляя панов и ксёндзов. Дошло до того, что Палий захватил Фастов, принадлежавший киевскому бискупу Залусскому. Атаман даже провозгласил на Правобережье казачью республику и обратился к московскому царю с просьбой принять под свою высокую руку…
Кто знает, может быть, недалёк тот день, когда сбудется давняя мечта царя Алексея Михайловича, и Москва опять примет под свою руку всё Великое Княжество Литовское? И что помешает царю после смерти короля Яна заявить претензию и на польский престол, как это сделал некогда великий государь московский Иоанн Грозный?..
Часы на башне пробили два раза. Славута взялся за шомпол, как непонятный холодок проник под кольчугу. Это было знакомое ощущение близкой опасности – чувство, которое ещё ни разу его не обманывало. Он напряг слух: всё было тихо, но внутренний голос подсказывал, что там, в чёрной темноте коридора, нечто пришло в движение, оно идёт сюда, оно приближается, и оно несёт с собой смерть.
«Да воскреснет Бог и да расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его, как исчезает дым, да исчезнут», – кастелян, стараясь унять биение сердца, сотворил крёстное знамение.
Вновь воцарилось обманчивое молчание ночи, в котором старый вояка уловил тихие, осторожные шаги – кто-то двигался со стороны галереи. Ошибки быть не могло – это были шаги, которые он слышал в ночь убийства Натальи.
Спустя мгновение белый силуэт буквально выплыл из чёрного проёма. Ещё несколько секунд – и некто неизвестный медленно прошёл, точнее, проплыл на расстоянии вытянутой руки. Кастелян потянулся за кинжалом – чуть слышный лязг стали нарушил ночную тишину – тень на секунду остановилась, кастелян также замер. В звенящем безмолвии он явственно слышал собственное затаённое дыхание, чуял биение своего сердца.
Тень задвигалась быстрее и скрылась в дверном проёме. Желание схватить незваную гостью было так велико, что кастелян до боли сжал кулаки, слушая, как под кирпичными сводами затихают лёгкие женские шаги. Наконец, всё стихло, и вновь воцарилась тишина ночи, наполненная тысячью едва уловимых звуков…
Староста скучал в отведённой ему нише. Чтобы чем-то занять себя, пан Цехановецкий кусочек за кусочком рвал плотный пергаментный лист и бросал скомканные обрывки на пол.
В голубоватом свете полной Луны прорисовывались тёмные силуэты орудийных лафетов, доспехов, хоругвей. Однако постепенно на площадке стало темнеть – небо затягивала туча. Вдруг тихо заскрипела дальняя дверь, и в меркнущем лунном свете из-за угла появился белый силуэт, который спустя мгновение оказался напротив центральной полуколонны. В этот момент Луна полностью скрылась за тучей, и площадка погрузилась во тьму.
Раздался тихий скрежет – словно железом осторожно скребли по камню. Источник звука находился впереди на расстоянии нескольких аршинов. Староста вынул кинжал, который беззвучно выскользнул из ножен и привычно лёг в мозолистую ладонь. Пан Цехановецкий сделал шаг вперёд – шпоры тихо звякнули. В этот миг из зияющей чернотой пасти зала дохнуло опасностью – где-то очень близко щёлкнул взводимый курок пистоля. Тянуть больше было нельзя – Цехановецкий размахнулся и бросил нож в темноту. Почти одновременно грохнул выстрел, и староста почувствовал толчок в правое плечо. Спустя мгновение тело пронзила острая, обжигающая боль, что-то горячее потекло вниз по телу.
«Ранен», – мелькнула мысль. Пересиливая боль, староста вынул левой рукой саблю и, выставив её остриём вперёд, сделал несколько неуверенных шагов. Откуда-то уже звучали приглушённые голоса, кто-то кого-то звал. Неожиданно перед глазами всё поплыло, замелькали огни.
Сильные руки подхватили его за плечи и положили на пол.
– Где… она?.. – спросил Цехановецкий, удивившись, как хрипло и надрывно прозвучал собственный голос.
– Нету… Пропала… – словно сквозь вату, услышал он голос кастеляна, и провалился в чёрную бездну забытья.
Глава XIII. Логово гидры
Старосту в бесчувственном состоянии перенесли в покои третьего этажа, где Гольц перевязал ему рану. Узнав о случившемся, к раненому поспешила княгиня.
С момента последнего разговора судовой староста сильно изменился: его лицо было бледно, усы, по обыкновению закрученные вверх, сейчас беспомощно висели,
