Миланский вокзал — большой и высокий, очень старый и красивый, с представительным фасадом, отделанным резным деревом и роскошными, почти в стиле модерн, украшениями. Как и на каждом вокзале большого города, здесь кишмя кишел народ, тебя постоянно толкали и могли затолкать вконец, только зазевайся, но у меня был персональный проход. Эрика с ее голубыми стеклянными глазами освобождала мне путь, и я шла как народ Израиля через Красное море по этому переполненному людьми предрождественскому вокзалу, а за мной опять смыкались воды.

Мой поезд был битком набит, чуть не разваливался. Никакого тебе вагона-ресторана, никакой возможности отойти, я стояла в проходе, а сумку поставила между ногами. Из купе на шесть человек кто-то кивнул: «Дайте мне вашу свинью, я подержу ее». Эрика приземлилась на колени старой женщины, которая тщательно ощупала и обнюхала ее всю, а потом Эрика стала переходить из рук в руки, с одних колен на другие — под моим ревнивым, недоверчивым и охраняющим взглядом. Я сама была из тех, кто не прочь утащить пару подвесок с хрустальной люстры из отеля, и внимательно следила, чтобы ничего не случилось с голубыми глазами Эрики, — люди злы, надо ли говорить об этом?

Я вспомнила, как праздновала день рождения с Францем в весьма элегантном ресторане. У них были исключительно красивые бокалы для вина с резными узорами из звездочек, и я тут же захотела себе такой. Франц взял один со стола, кивнул официанту и спросил: «Мы, к сожалению, разбили один бокал, сколько мы должны?» — «О, ничего, с каждым может случиться», конечно, ответил официант, а Франц ухмыльнулся и вполне официально засунул бокал в мою сумочку.

Поезд тащился по унылому промышленному пригороду среди облезлых жилых бараков для рабочих с заводов, производящих автомобили, амаретто и мебель. На многих балконах висели пестрые электрические гирлянды, напоминающие о карнавале, в Италии так украшают к Рождеству. Сверкающие электрические цепи на пальмах и кустах олеандров и тощие кошки в палисадниках за высокими оградами. На меня вдруг накатила такая печаль, я почувствовала себя такой покинутой, такой несчастной, что резким жестом потребовала Эрику обратно и прижалась лицом к ее толстому мягкому затылку. Мне вспомнились рождественские праздники моего детства, вернее, их отсутствие, потому что моя мать не желала иметь ничего общего ни с церковью, ни с христианством и, следовательно, не признавала церковных праздников. Рождества, таким образом, вообще не было, как не было ни елки, ни подарков, и маленькому ребенку это было трудно понять. Я сидела в гостиной у окна, видела, как везде сверкают огнями рождественские елки, и глотала слезы. Мы с Францем всегда украшали елку такими игрушками, до которых могут додуматься только сумасшедшие: кухонные принадлежности вроде сита, вилок, штопора, но еще и свечами, подарки тоже прилагались, а потом мы освещали декорацию к «Дон-Жуану» — люстрой служили лампочки от велосипеда, — слушали увертюру и прятали корм для Каина и Авеля на балконах декорации. Что будут делать сегодня вечером два одиноких человека, я и Франц? Он наверняка что-нибудь приготовил, а у меня для него была Эрика. Удастся ли нам обойтись хотя бы один вечер без циничных шуток? Действительно ли мы сможем разговаривать друг с другом обо всем, что пошло вкривь и вкось, о планах и надеждах? И смогу ли я сказать: «Мой отец умер, мне грустно и одиноко», смогу ли я сказать: «Я больна, мне предстоит операция, я так боюсь»? Будет ли он рассказывать мне о своей работе, объяснит ли, почему так далеко забрался? Есть ли у него подруга? В жизни Франца всегда было много женщин, даже когда он был со мной, но я не ревнива, не устраиваю сцен, к тому же я знаю, что это такое — влюбиться всего лишь на один вечер. Что и случается в нашей короткой и единственной жизни. Я вдруг испугалась, вспомнив резкие складки на лице Франца, его острый ум и пронизывающий взгляд, устремленный на меня.

Когда поезд после долгой стоянки и таможенного контроля (Эрику тщательно ощупали и проверили) отъехал от Киассо — следующая остановка Лугано, — меня внезапно прошиб пот. Мне придется расстаться с Эрикой ради Франца, который ее, вероятно, и не оценит. Сегодня вечером мне нужно будет лежать в постели с Францем, и тут я вспомнила, каким ожесточенным, почти как насилие, был у нас секс в последние недели. Мы знали, что нам предстоит расстаться, и казалось, что перед этим нам хотелось разрушить друг друга. Под конец мы обессилели, стали нежными и мирно разошлись, но за несколько недель до этого каждый пытался сломать другого.

Я не могла больше видеть Франца. Я не могла, я не хотела, все было кончено между нами, прошли годы, и мы больше не были друзьями. О Боже, зря я поехала к нему, это долгое путешествие в Сочельник, и вот я стою в переполненном вагоне и еду в город, которого не знаю, к мужчине, с которым все давно кончено и чью иронию в моем теперешнем состоянии мне не выдержать. И Эрика — ни за что на свете я не отдала бы Эрику, во всяком случае, Францу.

Когда поезд остановился в Лугано, я его сразу увидела. Он стоял под фонарем в элегантном пальто и курил. Его глаза были прищурены, а лицо показалось мне еще уже, чем раньше. Я почувствовала доверчивую нежность к этому человеку, которого так хорошо знала, но одновременно удушающий страх: я боялась выйти к нему, боялась его объятий, боялась поцеловать его. Я стояла, вдавив свое лицо в мех Эрики, и пропускала выходивших из вагона пассажиров. Купе было почти пусто.

Франц ходил взад-вперед по платформе, выискивал меня, он даже прошел под моим окном, взглянул вверх, но тут же отвел глаза к платформе — руки глубоко в карманах, сигарета в углу рта.

«Франц! — подумала я. — Помнишь ли ты, как мы оба раньше утверждали, что любящие взаимно притягиваются, они чувствуют, как другой входит в помещение, и в нужный момент оборачиваются?» Это было в самом начале нашего знакомства, когда мы были так счастливы вместе.

Мы познакомились в кафе, где я по выходным подрабатывала помощницей официантки, чтобы оплатить последний семестр. Ты сел за столик и так долго изучал меню, что я не выдержала, подошла к тебе и сказала: «Меня зовут Лиза, могу порекомендовать лучшее, руки прочь от пирога с творогом, он черствый, а вот яблочный пирог я вам рекомендую!» Ты озадаченно посмотрел на меня и молниеносно отпарировал: «Отлично, тогда я беру с творогом». Мы оба рассмеялись, и ты сказал: «Это классический трюк, чтобы избавиться от остатков», а я ответила: «Это не я придумала, это из одного фильма, но мне нравится». — «Ты мне тоже нравишься», — сказал ты, и уже вечером я лежала в твоей постели — у нас все произошло быстро и без комплексов.

И так же быстро я решила сейчас не выходить из поезда. Я больше не хотела видеть Франца. У нас все было плохо, и ни к чему ворошить прошлое. Я не хотела разлучаться с Эрикой, и поезд пошел дальше, покатил от вокзала в Лугано через длинный темный туннель, а я подумала: «Счастливого Рождества».

Я представила себе, как Франц сейчас сидит, озадаченный в привокзальном кафе за чашкой кофе-эспрессо. Потом он, возможно, позвонит в Милан, спросит, вовремя ли приземлился самолет, дождется следующего поезда, возможно, и еще одного. В конце концов он вернется в свою элегантную квартиру на озере, будет ждать звонка или телеграммы, наконец, в одиночестве съест ростбиф, выпьет свой Pendant и подумает: «Не может быть, чтобы маленькая Бетти меня надула».