— Там, если надо что-то узнать, к людям нужно находить особый подход. Просто так тебе ничего не скажут. Ирландцы народ обидчивый.

— С чего ты взял?

— Я там жил. И довольно долго. Поэтому знаю, что говорю.

— Жил? Когда?

— В детстве. У меня там живет бабка.

Николь изумленно развернулась к нему:

— Так ты ирландец?

— Нет. Просто так вышло… Знаешь, люди ведь иногда меняют место жительства. Часть моих родственников перебралась туда, кажется, лет тридцать назад. Ну вот я и ездил иногда с мамой.

— О. — Николь заерзала в кресле, не зная, как спросить. — А кто твоя мама? И вообще… ты мне ничего не рассказывал о себе.

— А ты просто не спрашивала. Мы все время обсуждали твои проблемы.

— Извини.

Люк рассмеялся:

— Да ничего страшного. Ведь для этого мы и вместе.

— Для чего? — Николь была готова обидеться. — Чтобы решать мои проблемы?!

— Да. А разве нет?

— Ну… Отчасти да. — Николь обиженно уставилась на свои босоножки. Ей показалось, что они подружились по-настоящему. Если не больше.

— А ты рассчитывала на что-то еще?

— Что-о?!!

Люк смотрел на нее все с той же отеческой иронией, какая появилась в его взгляде совсем недавно.

— Да ни на что я не рассчитывала! Ты сам это знаешь! И мы уже с тобой договорились, что больше никогда… Да хватит надо мной смеяться!

Люк сначала тихо, потом с возрастающим весельем и наконец громко захохотал, сложившись пополам в своем кресле:

— Я так и знал! Я просто так и знал! Ха-ха-ха! Тебе не понравится слушать правду.

— Какую правду? Мы договорились, что больше не будем… что будем просто…

— Лично я ни о чем с тобой не договаривался.

— То есть…

— То есть я ничего никому не обещал и считаю тот разговор, когда ты сбежала на такси, просто глупым исключением из правил. Ошибкой.

— А как же твоя невеста? Или ты тоже ошибся, сказав, что она у тебя есть?

— Может быть, — усмехнулся Люк, вспомнив о телепродюсере.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего. Итак… я повторю: лично для меня все просто. Мы решаем твои вопросы и…

— И?..

— Жизнь покажет.

Она изменилась в лице:

— Ну и почему ты тогда говоришь, что нас связывают только мои проблемы? Почему ты постоянно водишь меня за нос?!

— Я не вожу тебя за нос. Ты вообще не даешь к нему притронуться. Ни к нему, ни к чему-либо еще.

— В смысле?

Люк красноречиво скользнул взглядом по ее фигуре. Николь все поняла.

— Ах так?!

— Как?

Вино прибавляло храбрости, хотя немного сбивало с толку, и она, по правде сказать, сама не знала как.

— Ты меня запутываешь!

— Я, наоборот, распутываю.

— Тогда я не вижу причинно-следственной связи.

— Между чем и чем? — Люк внимательно смотрел на нее, снова едва сдерживая смех.

— Э-э-э… Я сейчас все объясню. — Николь повернулась к нему всем корпусом, отчего вино из бокала расплескалось на платье. — Вот черт! Ой, ну как же так!..

Николь вскочила на ноги, пытаясь стряхнуть с нежно-голубого шелка красное вино. Но, разумеется, тщетно. Люк тоже встал и подошел к ней:

— Это надо немедленно снять и отмыть.

— Но…

— Раздевайся… Ну что ты на меня так смотришь?.. Платье надо спасать.

— Да! И ты, разумеется, готов сделать это сам и прямо сейчас.

— А как еще?

— Хотя бы вот так.

Николь подошла к воде, зачерпнула немного в ладони и принялась несмело поливать пятно. С каждым разом оно становилось менее ярким, но на голубой ткани все равно был хорошо виден темный след. Люк стоял рядом и, скептически приподняв бровь и улыбаясь, наблюдал эту картину.

— Ну? Получается?

— Не очень. — Она подняла подол и показала ему — Видишь, вино въелось в ткань и поэтому…

— Давай покажу, как это делается.

Люк намочил руки и тоже зачерпнул воды, только вместе с песком, и прижал ладонь к ноге Николь.

— Нельзя тереть песком, ты что! — отскочила Николь.

И тут же покраснела, потому что рука Люка на ее бедре внезапно вызвала бурю самых сильных и противоречивых чувств. У нее давно не было мужчины, а Люк сейчас гладил ее сквозь тончайшую ткань… А вода такая теплая, так ласково омывает ее щиколотки… А вечер такой манящий, и в самом воздухе разлита истома… А ветерок дразнит, едва касаясь кожи, словно умелый любовник целует плечи, руки, лицо…

Люк поднял на нее глаза и замер у ее ног, кажется думая примерно о том же.

— Просто ткань испортится, — шепотом пояснила Николь.

— Тогда я просто водой, — тоже шепотом ответил он. — Разрешаешь?

— Разрешаю.

А как же обещание? — подумала Николь. Никогда и ничего с ним больше не заводить…

А волны и правда были нежные, как руки Люка, которые еще зачерпнули воды и принялись ласково скользить по мокрой шелковой ткани и по ее ноге, все выше… выше… выше…

А потом лицо Люка, его глаза, горящие страстным огнем, его как всегда обжигающее дыхание возле самых губ…

— Это было мое самое любимое платье, — прошептала она, понимая, что сейчас произойдет неизбежное.

— Мы спасем его. Или найдем точно такое новое, — шептал он, водя губами по ее шее.

Внезапная волна прилива затопила несколько метров пляжа, и они оказались по пояс в воде. Тонкое широкое полотно у ее ног взметнулось вместе с волной…

Дальше сдерживаться уже не было смысла. И сил. Поэтому Николь сама обняла Люка за шею и легко запрыгнула на него, обвив бедра ногами. Он зарычал, подхватывая ее одной рукой и впиваясь в ее губы глубоким поцелуем. Вокруг, рождая невероятные ощущения, покачивались волны. На небе, словно улыбаясь и благословляя их, догорал мягкий красноватый закат…

Отец что-то говорил ей, но она не могла разобрать слов. Он после смерти часто снился ей, почти каждый день, но при этом всегда молчал или смотрел издалека.

А сегодня он пришел, остановился, стал показывать на Люка и что-то объяснять. Николь не слышала слов, переспрашивала, кричала ему, но отец только качал головой, смеялся, словно чему-то удивляясь, и снова показывал пальцем. Тогда она разозлилась и повернулась к нему спиной. И тут же до нее донесся обрывок отцовской фразы: