Она сидела в кабинете под льющимся в окна солнечным светом, и в ней боролись гнев и грусть. Может, стоило встать и что-нибудь разбить, но она сомневалась, что это поможет. Ее родители собираются в Атланту, как только родится ребенок, и все поначалу будет превосходно, но в конце концов они с матерью начнут друг от друга уставать, и посыплются искры. От матери в такой ситуации будет мало пользы; а отец будет относиться к ней, как к младенцу. Она попыталась встать из кресла, но почувствовала огромную усталость, и вес Дэвида тянул вниз, и одна рука вцепилась в подлокотник, а другая сжимала бумажку с адресом. Вдруг глаза набухли слезами, их жгло, и Лаура, стиснув зубы, сказала: «Нет, черт побери! Нет. Нет». Она не смогла заставить себя не плакать, и слезы покатились, по ее щекам.

Неизбежные вопросы падали на нее ударами молота:

«Где я ошиблась? Что не так сделала? Что дает ему чужая женщина такого, что не могу дать я?»

Никаких ответов, лишь только одни вопросы.

— Ах ты гад, — тихо сказала Лаура, и слезы кончились. Глаза стали красными и припухшими. — Ах ты гад.

Она подняла руку и посмотрела, как играет солнечный свет на двухкаратном бриллианте обручального кольца и на золотом венчальном кольце. Лаура подумала, что ничего не стоят эти кольца, потому что ничего не значат. Они — пустые символы, как этот дом и та жизнь, что построили они с Дугом. Ей представлялась шутка, которую отпустит Кэрол по этому поводу:

— Значит, стреляный воробей Дуг нашел курочку, у которой в печи пирог не застрял? Видишь, как я тебе и говорила — нельзя доверять мужчинам! Они из другого мира!

Пусть так, но Дуг оставался частью ее мира, и частью мира Дэвида он тоже станет. Настоящий вопрос таков: как из этого выходить?

И первый шаг она знала.

Лаура встала. Выключила телевизор, взяла ключи от автомобиля, нашла карту города и прикинула самую близкую дорогу до квартала Хилландейл.

У жилого комплекса приблизительно в двадцати минутах от дома Лауры был теннисный корт и бассейн, задернутый черным покрывалом. Лаура объехала квартал в поисках корпуса «Е» и нашла его, только сделав полный круг. Поставив машину, она пошла смотреть фамилии на почтовых ящиках. На почтовом ящике 5 — Е была табличка, где флуоресцирующими чернилами было написано «Ч. Дженсен». Это была женская подпись с завитушками и заканчивалась она росчерком.

«Подпись молодой женщины», — подумала Лаура. Ее сердце сжалось. Она стояла перед дверью, на которой висела табличка «5 — Е». Ей представилось, как Дуг переступает этот порог. В центре двери был маленький глазок, откуда канарейке можно подглядывать за котом. Она посмотрела на звонок около двери — , протянула палец…

…И не стала ничего делать. Лаура рассудила, что в любом случае «Ч. Дженсен» вряд ли будет дома в три часа дня в понедельник. Ч. Дженсен наверняка где-нибудь работает, если только — страшно подумать — Дуг ее не содержит. Лаура ломала себе голову, пытаясь вспомнить, нет ли какой-то Ч. Дженсен у Дуга в офисе, но никого с таким именем не вспомнила. Но кто-то ведь знал эту девицу, кто-то кто пожалел Лауру и позвонил сообщить. Чем дольше она об этом думала, тем больше ей казалось, что это мог быть голос Марси Паркер. Теперь надо понять, что делать дальше: выложить Дугу все, что знает, или подождать, пока родится ребенок. Неприятные сцены вовсе не в ее вкусе, а уровень нервного напряжения у нее и без того космический. От ссоры с Дугом может подняться давление, Дэвиду это вредно, и Лаура так рисковать не может.

Вот когда родится Дэвид, она спросит Дуга, кто такая Ч. Дженсен. Вот отсюда они и начнут свой путь. И Лаура знала, что путь будет каменистым и опасным. Будут слезы и злые слова, столкновение самолюбий, которое может разорвать фальшивую ткань их жизни, но одна мысль была главнее всех других: «У Дуга есть кто-то, кем он владеет, и у меня тоже скоро будет».

Костяшки вцепившихся в руль пальцев побелели. На полпути домой ей пришлось заехать на заправку и там, в туалете, слезы хлынули у нее из глаз, ее стошнило и рвало до тех пор, пока во рту не осталось ничего, кроме желчи.

Сон кончился, и Мэри Террор проснулась в темноте. Во сне она шла к деревянному дому, выкрашенному в небесно-голубой цвет, — с фронтонами, трубами, балюстрадой у крыши. Она знала этот дом, и знала, где он: у самого начала. Она поднялась на крыльцо, вошла в дом, где солнце било в окна на сосновые доски пола, и там нашла его в комнате с эркером, выходящим на море. Лорд Джек в белоснежных одеждах, с рассыпанными по плечам белокурыми волосами задумчиво и остро глядел, как она подходит. Она остановилась прямо перед ним и затрепетала от его присутствия.

— Я звал тебя, — сказал он ей. — Я хотел, чтобы ты пришла, потому что ты нужна мне.

— Я услышала твой призыв, — сказала она тихим голосом, почти шепотом. Он эхом отдавался в большой комнате, где пахло соленым воздухом. — Ты мне тоже нужен.

— Мы начнем все сначала, Мэри. Все повторим опять. Мы поднимем мертвых и вернем в мир погибших, и на этот раз мы наверняка победим.

— Мы победим, — повторила она и протянула руку, чтобы коснуться его руки.

— Где мой ребенок? — спросил Лорд Джек. Рука Мэри повисла в воздухе.

— Мой сын, — повторил он. — Где мой сын?

— Я… я… не знаю.

— Ты носила моего сына, — сказал он. — Где он? Секунду Мэри не могла говорить. Прибой с грохотом бился о скалы. Мэри прижала руки к животу.

— Я… меня ранили, — сказала она. — Ты знаешь, что я была ранена. Ребенок… я потеряла ребенка. Лорд Джек закрыл глаза.

— Я хочу сына. — Его голова качнулась назад, и стали видны слезы на щеках. — Ты знаешь, что я хочу сына, Который будет нести мое семя. Где мой сын, Мэри? Где мой сын?

Ничто за всю жизнь не было ей так трудно, как сказать эти два слова.

— Он мертв.

Глаза Лорда Джека открылись, и глядеть в них было как глядеть в центр Вселенной. Звезды и созвездия кружились там, все знаки и символы Эры Водолея.

— Мой сын должен быть жив, — сказал он шуршащим от боли голосом. — Должен быть. Мой род должен продлиться. Разве ты этого не понимаешь? Я дал тебе великий дар, Мэри. Ты потеряла этот дар. Ты его убила?

— Нет! Я не убивала! Ребенок умер! Я была ранена, и ребенок умер!

Он поднял тонкий палец и прижал его к губам.

— Когда я призывал тебя, я хотел, чтобы ты принесла мне моего сына. Это часть всего нашего дела. Очень важная часть, если мы хотим поднять мертвых и вернуть погибших. О Мэри, как больно ты мне сделала!

— Нет! — Голос ее надломился, в стенах прокатился темный хохот. — Мы сможем сделать другого ребенка! Прямо сейчас! Мы сделаем другого ребенка, не хуже прежнего!

Он смотрел глазами, наполненными всей вселенной, глядел мимо нее, в другие измерения.

— Я хочу, чтобы ты, Мэри, принесла мне моего сына. Ребенка, которого мы сделали с тобой. Если ты не принесешь мне моего сына, тебе нельзя будет здесь остаться.