и держится за живот. Второй мерзавец так же лежит в стороне и пытается чем-нибудь перетянуть раны, но кровь так и хлещет из отверстий.

- Ты… ты… ты, - в шоке стал запинаться «агент», - сука, ты что сделал?

- Не пойму, в чём вопрос? – грозно спросил отец, вытирая нож о рукав. – Те двое без знаков отличия, а что касается тебя…, - мужчина опустил руку и достал пять монеток и хладно процитировал. – «Толкнуть младшего агента священных сил – штраф пятьдесят сентаво», часть первая, статья третья сентенции «О гарантиях младших агентов», - после чего швырнул под ноги упавших с перезвоном монеты. – На, держи. Сам поднимешь.

После того, как монеты оказались на земле Карлос, повернулся и отошёл к дочери, прятавшей нож.

- Ты как, Сериль? В порядке?

- Я уж подумала, что ты реально продать меня решил, - с лёгкой улыбкой сказала девушка, теребя смольный волос.

- Нет, что ты, я люблю тебя и не отдам никому.

- Пап, - зашагала вперёд дама, приговаривая, - лучше пошли отсюда, а то сейчас набегут хозяева этого пса.

Мужчина ускорился так же поспешив покинуть рынок. Он видел, как за ними уже идут люди в багряных одеждах и понял, что их хотят схватить. Благо в такой глуши нет уличных камер, и они смогут уйти незамеченными, нельзя будет их отследить, или изложить их лица на бумагу. А свидетели, коих сотни? Вряд ли они с сочувствием отнесутся к прислужникам «агента», но найдутся и те, кто расскажет о них за монету, но таких ещё найти нужно.

Отец с дочкой вышли за пределы рынка и попали в то, что должно получиться пригородом, но вместо этого лишь выцветшие самодельные чумы с платками, на пару с разрушенными домами, которые наспех сделали жильём. А чуть дальше большое расчищенное и некогда залитое бетоном, который практически полностью сдуло временем, поле, на котором не так много грузовиков, легковых машин и мотоциклов. Карлос с Сериль выбежали на стоянку, с которой открывая «прекрасный» вид на то, чем стал полуостров. Впереди, где начинаются Пиренеи, где огромный хребет, с золотистой высоченной пирамидой, выступающей из горы Менте-Пердидо, простирается один-единственный пейзаж – выжженные красно-жёлтые холмы с сухой травой. На горных шапках ещё лежит снег, но некогда живые насыщенные зеленью склоны гор теперь обнажены серыми видами голых скал. Всё вокруг напоминает о далёкой планете, которой дали имя ромейского бога войны, и лишь сухая, пожелтевшая трава под мертвенно-оранжевым небом напоминает о том, что это все ещё Земля.

«Вот что делают войны с нашей планетой» - подумал про себя Карлос, подбегая к своей машине – исцарапанное, помятое чуть приплюснутое авто, потерявшее цвет всех красок, что были ранее. – «Разве это хорошо? Разве этого стоит национальная гордость мелких стран, отвоёванная в страшной войне друг между другом? Разве ценой жизни целого полуострова можно было удовлетворить желания свободы каталонцев, галисийцев, кантабрийцев и многих прочих?» - всё продолжает себе задавать массу вопросом отец, но ответов не находит, ибо все они потеряны в пучине истории.

Сев в машину, и услышав, как его дочь подсела сзади, он вставил ключи и повернул их. Двигатель тяжело затарахтел, и весь салон затрясло от его работы, стряхнув даже песчинки со стекла.

- Ох, с первого раза завелась! – радостно воскликнула Сериль, доставшая пистолет на случай, если их остановят в пути местные налётчики или мародёры.

Спустя полчаса. Град.

«Тот святой град, земля освящённая, имя которой град небес-на-земле, где обитают духи святые и посланник его и их на земле» - каждый раз повторяет в разуме Карлос, подъезжая к тому месту, что он называет домом. Он, проехав по опустошённым холмам, нагорьям и возвышениям, покрытыми лишь пожухшей жёлтой травой, которая говорит, что это всё ещё планета Земля, а не Марс, по выезженным дорогам приехал в столицу Пиренейской Теократии – страны, что сложилась практически в сердце пиренейских гор.

Огромное поселение, целый город, растянулся от горы Монте-Пердидо, из вершины которой пробивается высоченная, устремлённая сотнями метров пирамида, до самого старого селения Чисагуэс, о котором напоминает только одноимённый квартал, покоясь в тени малого хребта, подле которого с менее крутого склона раньше лежал природный парк Ордеса-и-Монте-Пердидо.

Громадная и широчайшая дорога, умащённая начищенным золотым камнем, проходит сквозь весь город, начиная от трущобных пригородов и заканчивая ограждённой священной земли возле горы с пирамидой, став главной транспортной артерией Града. Её камни настолько начищены и покрыты позолотой, что кажется, будто это золотая дорога, ведущая действительно в просвещённое место.

Машина Карлоса, громко тарахтя двигателем и возвещая о приближении авто, въехала на территорию центральных районов, стуча колёсами о камни. Помимо него тут у многих есть транспорт, но он выглядит настолько убого, что складывается впечатление, будто его собрали на коленке у ближайшей помойки. Помятые борта, колёса с бесконечными заплатками, без бамперов и с решётками вместо стекла, а фары тут вообще непозволительная роскошь.

Каждый квартал практически неотличим от другого, кроме двух – вершины малого горного хребта, которые устроены над городом на высоте больше двух километров, это дома для тех, кто смог отличиться в теократическом обществе – наёмники и торговцы, мошенники и фокусники, которые накопили достаточно денег, чтобы подняться не только на горные вершины, но и на социальные. Роскошные палаты и квартиры, выбитые прямо в горной породе, стали пристанищем для самых влиятельных и богатых, которые сверху правят остальными. И ещё один квартал – расчищенное место перед пирамидой, где живут слуги Прихода.

- Проклятые «небожители», - с озлоблением выговорил Карлос, посматривая наверх, где устроены дома общественных верхов. – Чтоб вы скатились вниз.

- Пап, ты всегда так говоришь, но от того, что ты это проговариваешь каждый раз, когда мы въезжаем, ничего не меняется, - чуть возмутилась его слова ему дочь. – Да и ничего не поменяется, если ничего не делать, - низким и одновременно сильным, мягким голосом сказала девушка. – Нужно что-то делать, чтобы изменить состояние Града. Устроить бунт, к примеру. Забастовка… не знаю. Я бы так и сделала.

- Молода ты ещё, Сериль я бы сказал, что играет в тебе тот самый юношеский максимализм, хотя в твоём возрасте мне тоже хотелось задумываться