— «Рояль» — это бар для офицеров, — встряла Ангела. — Там иногда бывает весело.

— И вы там бываете?

Вот оно! Эрика сейчас испытала примерно то же чувство, что Ройтер в прошлое Рождество при встрече с поляками. Рыба клюнула! Оставалось подсечь.

— Только вот я боюсь, я туда еще не скоро попаду. Мне, видимо, много дней придется провести в доках. «Томми» нас изрядно поцарапали.

В этот момент Вероника наконец-то спустилась из зала периодики и притащила две подшивки за 1912 год. И Эрика перестала его интересовать. Она поняла, что рыба сорвалась, и была раздосадована. Только умело скрывала это. Ройтер бегло прошелся по подшивкам, остановился на 15 апреля.

— Черт! Не читаю по-французски…

— Вам перевести? — спросила Вероника.

— Ну если вам не трудно…

— Что вы, совсем не трудно, да тут и заметки-то небольшие совсем…

«Что это я? — промелькнуло у Вероники. — Не слишком ли я его обхаживаю? Да, герой, все понятно, но не навязываюсь ли я со своими услугами?»

Ройтер остался доволен результатами своего посещения библиотеки. И вовсе не потому, что имел возможность пообщаться с тремя вполне симпатичными девушками. Последняя попытка наладить отношения с Анной — неудачная — заставила его возненавидеть это сучье отродье всеми фибрами души. Только Шепке мог вытащить его из состояния мрачной депрессии. Но Шепке после Берлина отправился в Киль.

Вероника и в лучшее-то время, наверное, не произвела бы на него ровным счетом никакого впечатления. А в этот солнечный осенний день, столь резко контрастировавший с его настроением, и подавно. Какое право они имеют вообще здесь вертеть своими задницами у него перед носом, когда единственная, стоящая чего-то, единственная, ради кого он был готов на подвиг, единственная, способная пробудить в его суровом сердце любовь, отвергла его в очередной раз. Да как отвергла! Эти ее колкие насмешки, этот сквозящий цинизм и презрение…

Вероника долго не могла сообразить, что же случилось. Она просто какое-то время сидела, уставившись в одну точку, после того как дверь за Ройтером захлопнулась. Она пыталась работать, но мысли путались, руки не слушались. Не хватало чего-то — а чего, она понять пока не могла. Ее рассеянность явно заметили коллеги.

— Ты с ним поаккуратнее… — почти прошептала Эрика. Может, она решила, что Ройтер обладает сверхъестественной способностью слышать то, что здесь происходит.

— Это уж точно, поаккуратнее, — добавила Ангела.

— Что вы имеете в виду? — удивилась Вероника.

— Этот подонок оттрахает тебя во все полости, а потом — в море и ту-ту!

— Да? Странно, — мечтательно произнесла Вероника. — Он такой милый и обходительный.

— О, да! Ха-ха-ха! Это уж точно, — прыснула Эрика. — Обходит так, что ты и пикнуть не успеешь… Он же сладкий, как патока. Ты в ней и завязнешь…

— Да? («А вообще, что это мы обсуждаем?»)

— Точно тебе говорю…

— Смотри-ка, она уже втюрилась! — расхохоталась Ангела.

— Да вы что! — возмутилась Вероника. — Я же замужем!

— Ага! Вот кого это не трогает совершенно.

— Он только подойдет так сзади, обнимет — уже трусы отжимать можно! Ха-ха-ха…

— Фу! Какие гадости вы говорите! Ну как не стыдно! — Вероника действительно была вне себя. Какие-то две курицы испортили ей так мило начавшийся день. Она еще раз бросила взгляд на фиалки, покоившиеся в стакане. Да, ей действительно никогда бы не пришло в голову изменить мужу. Институт семьи и брака был настолько очевиден и непреложен для Вероники, что сама мысль о том, что можно с кем-то совершать то же, что с законным супругом, казалось, ей просто не приходила в голову. Да и гауптман интендантской службы Лутц был значительно старше и особенно не баловал свою супругу различными «глупостями».

— Слушайте, а откуда вы все это знаете? — возмутилась Вероника. — Он же здесь, дай бог, второй день, ну третий…

— Ангела работала в Вильгельмсхафене. Она тебе много чего порасскажет.

— Он что, приставал к тебе?

— Слава богу, нет… но ты что, не видишь по нему? От него ж за версту просто пышет самцом. Как излучение, что ли…

— Так приставал или нет?

— Ко мне нет, а вот девчонки говорили в Вильгельмсхафене.

— Понятно. Одна баба сказала…

* * *

— Ишь, моду взяли… — добродушно ворчал Рёстлер, тасуя пропагандистские открытки, как карточную колоду. — Морока с вами, дорогие друзья! Все в звезды подались… Книжки пишут, фотокарточки с автографами девкам раздают. Не флот, а какой-то балаган прям-таки… Голливуд, UFA…

— Так это ж вроде как для пользы дела… — попытался возразить Ройтер.

— То-то что дела… а не всякого баловства… — проворчал Рёстлер. — Написали бы и вы чего-нибудь, господин лейтенант? А то девкам в уши дуть — невелика доблесть.

— Да я писатель никудышный… — начал было оправдываться Ройтер.

— Все мужики в мире делятся на три категории, — продолжал, как бы не слушая его, Рёстлер, — алкоголики, бабники и игроки. Ты сам-то кто будешь?

— Да бабник скорее…

— Вот! В этом-то и дело… А иерархия среди этих типов такова, что выше всех стоит игрок! Жизнь — игра! Великое приключение — или ничто! И игрок в ней побеждает!

— А, по-моему, игра ради игры бессмысленна?

— Как раз игра ради игры — это и есть квинтэссенция этого процесса. Высшая степень мастерства!

— А разве не для того мы все сражаемся, чтобы оберечь наши семьи? Чтобы обеспечить будущее детям? И в этом, по-моему, у женщины очевидная роль. По-моему, нельзя любить родину и не любить женщину.

— Так-то оно так… — Рёстлер прищурился. — Но это взгляд, так сказать, обывателя. Середнячка. Ты-то больше, чем простой середняк. Ты-то в фюреры метишь!

— Я? В фюреры? Никогда не метил…

— Да ладно, мне-то врать тебе смысла нет. Ты хочешь стать фюрером. Да тут все хотят. Даже старый тупой Лутц!

(А это еще кто такой?)

— Но я тебе могу сказать. Забудь! Тебя никто не возьмет даже гаулейтером города больше 20 000 жителей. Почему? Да потому, что на тебя ничего нет! Досье тоню-ю-юсенькое! Курам на смех! Досье должно быть во! — он показал пальцами толстую пачку. — Во! — показал еще больше. — А так, ну кому ты нужен, раз на тебя компромата нет?.. В море, жаба! В море!

Ройтер слушал его и не возражал. Его всегда поражала изворотливость логики этого странного человека. Он ведь был не просто умен! Это бы еще ладно, он, казалось, умел читать мысли, предугадывать вопросы людей. Он был как учитель, преподающий увлекательный урок. Урок смысловых перевертышей, урок другого взгляда на мир. Очень неожиданного, но, похоже, очень близкого к пониманию истинных механизмов, которые этим миром правят.