class="p1">— Давайте я вам все это на бумаге изложу? — сказал Саша. — События, даты, если знаю, точки бифуркации, где я думаю, что можно что-то изменить. Если ничего не исполнится — так и слава Богу — значит, бред. Может, это поможет мне сохранить разум. А вот, если начнет исполняться, значит, мы на этом дурном пути.

— Хорошо. Только дай мне слово, что никому больше об этом не скажешь.

— Об этом не скажу. Но я не всегда понимаю, где прошлое, а где будущее. Я Зиновьеву рассказал про Болгарию совсем не потому, что хотел продемонстрировать мой пророческий дар. Просто он упомянул Русско-турецкую войну, в которой участвовал. А я помнил, что война, вернувшая независимость Болгарии, называлась Русско-турецкой. Вот и предположил, что Болгария свободна.

— Знаешь, Саша, это все слишком безумно для бреда, — сказал император и затянулся. — И говоришь ты не как тринадцатилетний мальчик. Я совсем тебя не узнаю.

— Мне снилось, что я прожил в будущем 50 с лишним лет.

— Похоже, — вздохнул царь.

— Есть еще один способ проверить, бред это или не бред. Я Никсе упомянул про роман Чернышевского «Что делать?» Вы тоже никогда о нем не слышали?

— Об этом персонаже слышал, — поморщился Александр Николаевич. — О романе — нет.

— Я думаю, что эта книга еще не написана, если конечно я не выдумал ее в своих снах. Я могу составить список произведений 19 века, которые трудно не заметить. Я не помню ни годов их написания, ни годов выхода. Так что там будут вперемежку и вышедшие, и еще не написанные. Если это не бред, они будут постепенно появляться. Даже не знаю, что раньше сработает: события или книги.

— Или ничего.

— Или ничего. Конечно.

— Хорошо, пиши.

Государь встал, и Саша понял, что аудиенция окончена.

Резко поднялся вслед за ним. Может быть, слишком резко.

Голова закружилась, и Саша рухнул на диван и потерял сознание.

Пришел в себя от запаха нашатырного спирта.

— Барышня! — прокомментировал царь, бросая на столик, смоченный нашатырем платок.

— Переоценил свои силы, — сказал Саша. — Простите.

— Это я переоценил твои силы, — возразил император.

Он встал, подошел к двери в коридор и позвал:

— Никса!

Тот вернулся в кабинет.

— Проводи брата! — приказал царь. — Он еще не настолько здоров, как мы надеялись.

И обнял обоих сыновей на прощание.

Когда они шли по коридору, за окном догорал закат. Под окном был зажжен фонарь, и светил каким-то непривычным неровным светом.

— Газовый? — спросил Саша.

— Конечно, — кивнул Никса. — По лестнице подняться сможешь?

— Есть альтернатива?

— Конечно, матушкин лифт.

Под той самой дубовой лестницей, по которой они спускались сегодня к царю, располагались деревянные двери, действительно похожие на двери лифта.

Саша поискал глазами кнопку, даже на всякий случай пощупал деревянную панель рядом с дверями, но безуспешно.

Николай открыл двери, и они оказались в плетеной кабине.

Здесь на стене висел колокольчик со шнурком.

Никса позвонил.

— Какая интересная система, — заметил Саша.

Лифт заскрипел и медленно пополз вверх.

— А, как это устроено? — проговорил Саша. — Он на паровой или на электрической тяге?

— На ручной, — сказал Никса. — В подвале сидят двое рабочих и крутят колесо.

— Понятно. Холопы.

Лифт достиг второго этажа и со скрежетом остановился. Двери, естественно, надо было открывать вручную.

— Признаться, у меня была мысль объявить забастовку и больше ничего ему не рассказывать после того, как он тебя выставил, — сказал Саша, когда они вышли из лифта. — Но смалодушничал.

— Ты обязан был все ему рассказать, выгнал он меня или нет.

— На самом деле, добавились только детали.

— На самом деле, после болезни у тебя образовалась изрядная каша в голове, — заметил Никса.

— До болезни было лучше?

— До болезни было пусто. У меня для тебя тоже будет must read, и попробуй только не прочитать.

— Я люблю читать, Никса.

— Раньше это относилось только к приключенческим романам.

— Расту. Я, кстати, смалодушничал еще в одном…

— Ну, кайся.

— У вас вообще знают, что курить как бы не очень полезно?

— Нет. А что такое?

— Обструктивная болезнь легких, рак и много чего еще. Такими темами папá скурит себе легкие лет за десять. Я не решился ему сказать.

— Он бы тебя не послушал, даже, если это правда. Наши эскулапы молчат.

— Надо с этим что-то делать, — сказал Саша. — Честно говоря, здесь много с чем надо что-то делать.

— Хочешь на своем горбу перетащить страну стразу из 19-го века в 21-й?

— Моего горба не хватит. Мне и так в какой-то момент показалось, что я оттуда не выйду.

— У нас не расстреливают тринадцатилетних мальчиков, — заметил Никса.

— Ты что подслушивал?

— Специально нет. Это у нас двери такие, — Николай пожал плечами. — Папá приказал ждать в коридоре — я ждал в коридоре.

— Угу! Лучший способ игнорирования приказов — это их доскональное исполнение, — хмыкнул Саша.

— А ты как-то неровно дышишь по отношению к четвертой революции.

— Четвертая революция — самая правильная. После четвертой революции смогли перезахоронить останки семьи последнего императора: из общей могилы — в Петропавловскую крепость. А те, кто выжил, хоть смогли приезжать.

— Но была республика?

— Республика продержалась где-то лет восемь. Потом плавно перетекла в диктатуру. Причем так плавно, что народ почти не заметил. Точнее интеллигенция, народу было глубоко по фиг.

— У тебя что-то лично связано с четвертой революцией?

— Я в ней участвовал.

Никса рассмеялся.

— Я ждал чего-то подобного.

— Четвертая революция, Никса, вернула частную собственность и свободу предпринимательства. Экономика, наконец, начала развиваться нормально, и этого даже диктатура не смогла уничтожить. Экономические итоги революций всегда более стойки, чем политические. Читай Карлейля: «История Французской революции». Мастрид, если что.

— Угу! И после четвертой революции все распалось окончательно!

— Скорее во время. И отчасти даже до. Империи разрушают не революции, Никса, их растаскивают региональные элиты, как только слабеет центральная власть.

— А центральная власть слабеет во время революций.

— Да, поэтому революции лучше делать сверху. По возможности.

— Папá говорил нечто подобное. Крестьян лучше освободить сверху, потому что иначе они сами освободят себя снизу.

— Молодец папá! Только этого мало, я чувствую здесь сверху донизу надо все перестраивать.

— А тебя перевоспитывать. Может и спасем твою грешную душу.

— Меня хрен уже перевоспитаешь!

— А мы попробуем. У нас, кроме Зиновьева еще двое воспитателей: Гогель и Казнаков. Познакомишься.

— Тоже генералы?

— Гогель — генерал-майор. Казнаков — полковник.

— О! Полковники — это как раз самая революционная среда.

— Все-таки каждый разговор с тобой сначала балансирует на грани, а потом резко уходит за грань, — заметил Никса.

— А, что ты хотел от революционера? Радовался бы, что у тебя появился свой Лагарп[11]! Что