Когда наконец вышли с базара, Павел вяло хохотнул и сказал: «Видишь, а ты боялась. Я здешний народец знаю как свои пять пальцев. Ворье. Нищее ворье. Можно было и мешок, и труп оставить прямо в машине, — проблем меньше». Уже и самое место, где когда-то стоял джип, было прочно занято. Там стоял обшарпанный «жигуленок», — впритык к такому же, советской выделки, автоинвалиду. О недавнем присутствии нагло роскошного «судзуки» не напоминало решительно ничего. Полдела было сделано. Оставалось найти гостиницу. Но Павлу становилось все хуже. Вскоре он присел на скамейку передохнуть и не смог с нее встать. В такси, вонявшем бензином и перегретым пластиком, потерял сознание. Потому Нина не стала искать гостиницу подешевле и поокраиннее, а направилась прямиком в центральную, предназначенную исключительно для иностранцев, трехзвездочную гостиницу «Зиёрат» и потребовала номер с кондиционером.

Павел едва переставлял ноги. Зайдя в номер, повалился на ковер, полежал минут пять, на четвереньках перебрался на кровать. Нина дала ему таблетку аспирина. Не стесняясь, разделась, надела купленный халат и пошла принимать ванну. Плескалась долго, от души. В прохладной, чистой, свежей воде после галдящего чадного ада, — удовольствие совершеннее придумать трудно. Она даже принялась напевать. А когда вышла, увидела лужу блевотины на полу и белесые, невидящие глаза Павла, уставившиеся в потолок.

Матерясь, приволокла его тяжеленную тушу в ванную, кое-как раздела и увидела: мошонка, корень члена неряшливо обмотаны бинтом, пропитавшимся кровью и гноем. Налила в ванну холодной воды, перевалила Павла туда. Он захрипел, начал барахтаться. Забормотал: «Холодно. Оставь. Холодно ведь! »

— Лежи, — сказала Нина. — У тебя тепловой удар. Полежи, отойди, я тебе сейчас что-нибудь придумаю.

— Холодно.

— Я сейчас теплой воды пущу, полежи.

Кинулась в комнату, вывалила содержимое сумки на пол, принялась перебирать, — наконец нашла коробочку с двуцветными капсулами. Кинулась назад, в ванную, сунула капсулу ему в рот, потом еще одну, сказала: «Глотай, ну же, глотай! », зачерпнула ладонью воды из-под крана, дала запить. «Лежи спокойно, скоро полегчает». Он вяло кивнул, оперся затылком на край ванной, закрыл глаза. Нина присела рядом, на краешек. У него было сильное, кряжистое, заросшее волосом тело. Хорошее тело. Широкие, мускулистые плечи, настоящие джунгли на груди, заметный животик. Правда, сейчас уже не такой заметный. Паша сильно сдал за последние дни. Нина дотронулась до бинтов.

— Не лезь, — прохрипел Павел.

— Нужно ведь перебинтовывать, — сказала Нина, тут же отдернув руку. — Ты извини. Я не думала, что оно так… так вот. Оно распухло так.

— Отстань. Без тебя паскудно.

— Дай я перевяжу. Я умею перевязывать. Давай я сейчас воду спущу, ты переползешь на кровать, и я тебя перебинтую.

— Слушай, с чего ты стала вдруг такой заботливой? — зло спросил Павел.

— Чем быстрее ты встанешь на ноги, тем быстрее мы сможем продолжить.

— Я и без твоей опеки к утру буду в порядке.

— Ну, не хорохорься, — примирительно сказала Нина. — Ты как мальчишка. Я же все-таки, хоть и чисто конспиративно, жена тебе.

— Вовремя вспомнила.

— Ну ладно, — Нина смутилась. — Давай вылезай. Вот, одна нога за другой, шажок за шажком… какой же ты тяжелый, просто сил нет. Ложись вот сюда, только не в блевотину, я сейчас уберу тут.

Она кое-как собрала блевотину, налила на пятна шампунь, протерла гостиничным полотенцем. Потом вынула из сумки бинты и вату и полчаса бережно протирала, завертывала в бинты распухшую, гноящуюся мошонку. Закончив, прикрыла Павла простыней. Села, бездумно глядя в окно. Стала собирать разбросанные вещи. Бросила. Потом вдруг легла рядом с Павлом — на бок, лицом к нему.

— Ты чего? Слушай, ты меня пугаешь, — сказал Павел.

— Из меня плохая жена?

— Для жены ты чересчур хорошо умеешь выдавливать глаза.

Нина некоторое время молчала. Потом спросила:

— У тебя жена есть?

— Есть, — ответил Павел.

— А дети?

— Детей нет.

— А чего у вас нет детей? Ты не хотел или она?

— Отстань.

— А я вот не была замужем. Карьеру все делала. В конторе — и карьеру. Дура. И вот он, венец карьеры. В жуткой дыре на задворках мира. Подставкой последней сволочи. Паша, а может, удрать, а? Удерем вдвоем, забьемся в какую-нибудь глушь, будем жить, работать, я тебе детей рожу, а?

— Ты серьезно?

— Нет. Хотя я бы, честное слово, хотела, чтобы это было серьезно. Мы столько рисковали за последние дни. И нам постоянно так везло. И с проводником, и с этим капитаном. Я не ожидала, что он столько выболтает. И на перевале нам повезло, и тут. Просто взяли на лапу и пропустили. Документы на машину даже не посмотрели. И потом с машиной повезло. Но нам же не может везти всегда.

— Всегда не надо. Еще неделю, и хватит, — сказал Павел.

— А потом, может, будет еще хуже. Ведь он на самом деле нас продал. Еще тогда, на вокзале. Я не верила, даже когда узнала. Даже когда капитана кололи. А вот теперь, посмотрев на здешнюю жизнь, верю. Он думал, мы здесь заплутаем. Сдохнем. Или вернемся ни с чем. А он нас медленно и со вкусом протащит по дерьму. Он все на нас повесит. Даже растрату. Я ведь точно знаю, на счету было больше раза в три. Как ты думаешь, что будет, если сейчас мы вернемся просто так, несолоно хлебавши? Может, просто понизят, запрут в глухую провинцию до пенсии, перебирать бумаги столетних дедов-полицаев. Нет?

— Это в самом лучшем случае. А в худшем… у нас — не бывший Союз. Спецзон для таких, как мы, нет. К уголовничкам сажают. А те очень быстро узнают, кого к ним посадили. Да ты разве сама не знаешь?

— Знаю. А я ведь, Паша, художника нашего найду. И притащу этому ублюдку. И посмотрю, как с его хари сползет вечная его улыбочка. Обещаю тебе. Мы это сделаем. И потому ты, эксперт мой азиатский, нужен мне здоровый и сильный.

— Ты бы мне выпить дала. Меня всего колбасит.

— Ты ж на антибиотиках.

— Да хрен с ними. Дай мне выпить.

Нина налила ему и себе по полному стакану найденного в холодильнике местного коньяка. Разложила на стуле бутерброды с салями, четыре съела сама, один скормила Павлу. После коньяка они крепко заснули — Нина рядом с Павлом, положив голову ему на руку.

Перед рассветом Павлу стало плохо. Его начало трясти, и температура поднялась под сорок. Нина попыталась накормить его аспирином, но не смогла. Скрипя зубами от натуги, перетащила его в ванную, под холодную воду, высыпала из холодильника весь лед, била Павла по щекам, массировала грудь. Он приходил в себя, бормотал что-то, шевелил пальцами, глухо стонал, снова впадал в забытье. Потом, придя в себя, попытался сам выбраться из ванной, но не смог. Не сумел поднять свое тело, даже перекинуть ногу через край ванной. Нина перетащила его, как моряки перетаскивают тяжеленные якорные цепи: передвигая по очереди звено за звеном, сустав за суставом. Она заказала завтрак в номер, напоила Павла бульоном и оставила отсыпаться, — выпив две чашки дешевой растворимой «Гальины Бланки», он заснул прочно и беспробудно. Как ребенок. А она приняла душ, замаскировала, как смогла, мешки под глазами и отправилась в город одна.