— Таки столько хочешь сразу знать… Да, была у меня корчма, в Старом замке. Так спалили её погромщики, просчитавшись: огонь весь город накрыл. Оба замка и все дома внутри выгорели. Мы с Исфирью и детками едва успели сбежать, русские, говорят, что грабёж затеяли, так и остались в корчме — под рухнувшей крышей. Бог всё видит!

— Это же сколько вас, иудеев, надо, чтоб такую ненависть вызвать? — удивился Генрих, понимающий, что чем дальше на восток, тем этого народа меньше.

— Сколько нужно евреев, чтоб начался погром? Таки ви не поверите. Хватит одного. Есть кого громить — пойдут громить! Нет уж. Здесь меньше на виду. На праздник Пурим по льду ходили в синагогу. До Пейсаха река точно очистится. Жаль Пурим не застали… Весёлое время! Вино пьём, гуляем, песни поём. Как русский поэт сказал… — он почесал голову, увенчанную ермолкой. — Вот, вспомнил:

Вино хвалити или хулити — не знаю,

Яко в оном и ползу и вред созерцаю.

Полезно силам плоти, но вредныя страсти

Возбуждает силой свойственныя сласти.

— Кто же такие вирши пишет? — заинтересовался Глеб. — Мещанин лёгкого нрава?

— Напротив. Очень даже духовное лицо. Самуил Петровский, в униатском монашестве — Симеон. Дидаскал монашеского братства в Богоявленском монастыре, у гоев весьма известен.

Генрих опустил кружку на стол и хлопнул себя по лбу.

— Ты понял? Это же Симеон Полоцкий! Нас учили, что он вернётся через год, имя Симеона примет в православном монашестве, когда Полоцк будет у Алексея Михайловича.

— Шо вы такое говорите! — всполошился Моисей. — Сюда московцы придут?

— Это только предположение. Но — весьма вероятное, — исправился капитан.

— Ой вей… Значит, не на левый берег надо было, а дальше, куда дальше… Нет места на земле бедному еврею. Даже если она — шарик. Может, в этой вашей Америке…

— Там тоже не сладко, — огорчил Глеб. — Если бы вы с сородичами собрались большим числом, наняли несколько кораблей и образовали бы в Новом Свете свою колонию, вам удалось бы, наверно, организовать Новый Иерусалим.

— Ершалаим один, где был построен и разрушен наш Храм. Всем народом мы вернёмся только туда. Но… пустые мечты.

— А если я скажу, что у меня был вещий сон: через триста лет там у евреев будет своё государство, и они откопают остатки храма? — не удержался Генрих.

— Не искушайте бедного еврея несбыточными посулами, — печально произнёс Моисей.

Такими разговорами они развлекались ещё трое суток вынужденного безделья, заодно выведав подробности о месте проведения будущей акции. Общительный предприниматель знал об основных униатских и католических объектах массу деталей. Помимо прочего, со вкусом смаковал про конфликты между православными и униатами, особенно про Витебское восстание, где недовольные насаждением западных конфессий православные где-то лет тридцать назад с чисто русской последовательностью устроили бунт и забили насмерть униатского архиепископа.

— Я вам так скажу: не станут полоцкие город оборонять. Даже воеводы у них нема! Гетман Кишка в январе представился. Радзивил, маршалок великий литовский, этот шлимазл, не глядя на войну, взял себе и уехал на южные воды — лечиться, здоровье, ему, вишь, важнее. Солдат у них горстка, замки как порушены пожаром, так отстроены кое-как… С кем, как воевать? Так что — ваша правда, путники заморские. Будет Полоцк у ног Алексея Михайловича. А мне? Бежать, с Исфирью и детками. Пока — к Менску, там Бог подскажет. Азохен вей…

Не ограничиваясь ток-шоу с Моисеем, офицеры гуляли по левому берегу Двины, где началось оживление: к ней таскали плоты, чтоб к окончанию ледохода спустить их на воду, соединить и тем самым связать Полоцк с Центральной Литвой наплавным мостом.

Только за целый грош (серебряную монету) Глеб сторговал, чтоб соединили жёстко два плота и перевезли их повозку с лошадьми как на пароме. До того смелый мужик на долблёной лодке, здесь такие называли «човен», переплыл реку, уворачиваясь от льдин, и протянул длинный канат на тот берег.

Заказчиков транспортировали в два приёма: сначала телегу, потом лошадей, Глеб с Генрихом стояли и успокаивали животных, тревожно всхрапывающих каждый раз, как льдина била о плот, он раскачивался, и перспектива омовения в ледяной купели представлялась очень вероятной. Мужички, тянувшие канат, получили по медяку сверх обещанного и, похоже, готовы были рисковать жизнью на этих условиях хоть каждый день.

К вечеру того же дня, когда стемнело, колёса телеги простучали по бревенчатым мостовым, заставив путешественников проклинать тряску, пробирающую до каждого позвонка. Остановились у монастырских строений — той самой униатской братской школы.

— Прикинь… Это же учитель детей Алексея Михайловича! Писал учебник для Петра Великого! Эх… Занесло бы нас лет на пятьдесят позже.

— Генрих, та эпоха, говорят, была ещё жёстче, чем нынешняя. И в это время, предвоенное, Кирилл умудрился во что-то вляпаться. Надеюсь, в Полоцке найдём следы. А попал бы в мясорубку петровских войн… Пошли, Генрих. Сделаем своё дело — и домой. К интернету, пицце и автомобилям.

— А также к одной ноге и старческой отдышке.

Пока обе нижние конечности, здоровые и молодые, оставались в его распоряжении, капитан легко спрыгнул с облучка. К степенности, больше подходящей монаху, пусть даже живущему в миру, он не привык да и не собрался привыкать.

Аудиенцию у дидаскала они получили моментально, вот только монах Симеон, внимательно выслушавший обоих в церковном дворике, никакой радости от знакомства не высказал. Худой, скуластый, в чёрном монашеском одеянии с клобуком на голове, он мало походил на свои портретные изображения в книгах.

— Уезжайте, братья. Ночлег будет вам. А как только мост наведут — в добрый путь.

— Как так, брат… — взмолился Глеб. — Мы полгода затратили, чтоб добраться в Полоцк.

— Понимаю. Но, Господь свидетель, время выбрали негодное. Третьего дня другой пилигрим с Захода, его мы приняли и привечали, как тать в ночи вздумал украсть крест самой Ефросиньи! Его поймали прямо в соборе, отделали не по-божески, теперь ждёт суда в ратушной тюрьме. Бог милостив, но магистратский суд — нет. Ждёт злодея дыба и петля. А вы, иноземцы, что в самом деле замыслили?

— Готовы поклясться, брат, на Святом Писании и перед Распятием Христовым, что нет в наших помыслах ничего дурного! Тем паче — кражи святыни литовской, — заверил Глеб, Генрих истово поклонился.

— Чудные у вас речи и манеры… Верю, что издалека. После заутрени продолжим