Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вскрикнул. И проснулся я.
Сползала на пол простыня,
И теплый воздух был, как мускус.
Бубнил комар, как пономарь,
И, улыбаясь зло и тускло,
В окно заглядывал фонарь.
Суккуб
Я слышу шепот этих губ…
Ты из моих, скорее, пагуб,
– проклятье, ненависть, суккуб, —
я слышу шепот этих губ,
я вижу построенья пагод,
причудливых, как будто ло́зы,
обнявшись вдруг, переплелись.
И страхи, что за мной плелись,
И жизнь, и молодость, и слёзы,
и пагуб пагод —
– всё смешалось,
и – вздернут тушкой на суку, —
какая жалость (или шалость) —
вверх головой
висит
суккуб…
Грусть
Не надо бояться нахлынувшей грусти…
…Странно, но слово „грусть“
похоже на слово «груз»
или „груздь“,
и, если тяжек твоей грусти
груз,
то ты,
как тот самый груздь,
который полез в кузов
безропотно и покорно.
Ты можешь, как полководец Кутузов,
сопротивляться упорно,
собирать срочно совет в Филях,
гнать полки,
Москву за собой сжигая.
…А любовь, что же,
она живая?
Смотри: плетется еле-еле
на костылях, —
инвалид-недоносок,
чье болтается тело,
как повисшая плеть
на гвозде.
Было.
Сплыло.
Дунуло.
Улетело.
Вилами было писано
по воде…
Себе самому
По ночному беззвездному небу летят
Мои годы-невзгоды – всего шестьдесят.
Над безлюдьем моим, над цветами ролей
Безнадежно, как старость, плывет юбилей,
Как поникший, истрепанный морем фрегат —
Без регалий, рыданий, наград – ренегат.
Никого. Только ухают совы в тиши,
Да и кто, кроме сов, в этой горькой глуши,
– Где грусти о прошедшем да водку глуши, —
Да и кто, кроме сов, в этой звездной глуши,
Появляется ночью? Нет, всё-таки днем
Чьи-то тени слоняются (клоны теней?).
И дышу я – мне кажется? – сегодняшним днем,
Состоящим из множества прожитых дней.
Меняла
Я спросил сегодня у менялы…
В оный день, когда судьба меняла
Вектор свой, запутавшись в грехе,
Мне навстречу кинулся меняла,
Умерший в есенинском стихе.
Доллары в глазах его горели,
Где-то свора лаяла собак,
И качались молодые ели,
Словно пьяницы, входящие в кабак.
Боже, как меня буравил люто
Взгляд менялы и его слова:
„Что любовь? Презренная валюта!
Долларом, поверь, любовь жива!“
И меняла мне шептал украдкой,
Как надежней доллары вложить,
Шелестел финансовой тетрадкой,
Объяснял, как мне с валютой жить:
Курсы акций, непреложность унций,
Всю палитру яркую банкнот —
Важный, словно папский нунций,
Хитрый-хитрый, как чеширский кот, —
Всё меня убалтывал меняла,
Улыбаясь в пышные усы,
Словно знал: мне память изменяла.
Он жужжал подобием осы,
Вился над измученным сознаньем,
В мозг врезался звоном комарья…
…Кто меня снабдил высоким знаньем?
И меняла отвечает: „Я!“
Призрак
…Ну, вот – петрушка, пастернак,
Душисты листья базилика.
…А кто-то скажет: „Пастернак,
Россия, Лета, базилика», —
Тот царский дом, у чьих колонн
С колен – побитые камнями —
Нам не подняться. Кто же он,
Забытый родиной и нами?
Кто это бродит меж людьми,
Насквозь, как рана ножевая?
Известно: призраков любви
Давно уж нет. Но тень живая
Колеблется, как тот тростник,
Что мыслящим зовется. Впрочем,
Кого увидел вдруг и сник
Печальный призрак дня и ночи?
И ветер, как больной, ревет,
Нелепым обернувшись знаком.
Петрушка, выход твой, вперед,
Куражься вместе с Пастернаком,
Срывай фригийский свой колпак
И пастернаковские строки
Тверди, шутя, запросто так;
Не потому, что вышли сроки,
А потому, что жизнь слепа,
Нелепа, гибельна, сурова,
Как разъяренная толпа,
Лишившись разума и крова;
Жизнь коротка, как край плаща,
Как пулей раненная птица.
И тает призрак, трепеща,
Чтоб никогда не возвратиться.
«…А та, что была мне когда-то женой…»
Облатка розовая сохнет
На воспаленном языке…
…А та, что была мне когда-то женой,
Отводит свой взгляд, равнодушный и злой,
И речь прекращает.
А в небе, как пыль, разнесло облака,
Облатку бездумно сжимает рука,
И мнет, и бросает.
И скомканный лист за облаткой плывет,
И падает вниз, как подстреленный влет
Бумажный комочек.
Там строчки, которые я посвятил,
Той женщине прежней, что знал и любил —
Лишь несколько строчек.
Одиночество
Я спросил у пророка про цену
пророчества.
„Одиночество, – был мне ответ, —
одиночество…“
Человек остается один:
от него
отворачиваются друзья,
возлюбленная отворачивается,
и даже земля отворачивается,
поскольку ей
останавливаться нельзя.
Человек остается один.
Вкруг него
какая-то жизнь не та
проистекает,
что-то такое странное происходит,
кто-то приходит,
а кто-то внезапно уходит,
поскольку тут царит
горькая
суета.
Человек остается один.
На лицо
наворачивается слеза,