Даже имя его теперь стало другим. Вместо дурацкого прозвища Гиацинт Сафия дала ему имя Газанфер, что по-турецки значит «Отважный Лев». Она сильно сомневалась, что кто-то, даже сама Михрима-султан, сможет узнать в этом человеке своего бывшего евнуха. Но при всем его ужасающем облике, от которого так и веяло первобытной свирепостью, это был как раз такой евнух, который требовался Прекраснейшей.

Сафия украдкой послала ему улыбку — почти незаметную, скорее отражение в зеркале. Зеленые, как у дикого зверя, глаза Газанфера обладали свойством замечать все, даже мелькнувший на стене солнечный зайчик. Его улыбка была такой же мимолетной, как у Сафии, вернее, ее и улыбкой-то назвать было нельзя. Но Газанфер вообще редко улыбался — заставить его улыбнуться было практически невозможно. Губы его из-за отсутствия выбитых во время пытки зубов были всегда плотно сжаты, и рот поэтому напоминал узкую щель, а свойственная ему гордость заставляла держать его закрытым.

Однако взгляд, который он послал своей госпоже, оказался достаточно красноречивым. По спине Сафии пробежала невольная дрожь: в этом сумеречном взгляде она почувствовала холод и мрак ночи так же безошибочно, как если бы, коснувшись руками его изуродованного лица, ощутила ледяную влажность его кожи. Нет, невольно содрогнувшись всем телом, она подумала, что ей почему-то не слишком хочется выйти из этой комнаты в темноту и почувствовать ночную прохладу на своем собственном лице.

Она и без этого знала, что дело, которое она поручила ему, сделано. И сделано хорошо.

И как раз тогда Мурад послал за ней.

Рано утром на следующий день Азиза вместе с другой девушкой, Белькис, задыхаясь, ворвались в комнату, где все еще спали мирным сном, накануне засидевшись допоздна. Эти двое были неразлучны, их повсюду видели вместе. Что стало причиной такой тесной дружбы — их красота или то, что пару лет назад принц Мурад отверг обеих, никто не знал, да особо и не задумывался. А теперь обе девушки дрожали всем телом и беспомощно жались друг к другу, точно перепуганные пташки. Ужас, искажавший их лица, отразился в многочисленных зеркалах, и в комнате внезапно повеяло могильным холодом.

— Спаси, Аллах! — подняла на них глаза Нур Бану. Сразу почувствовав приближение несчастья, она тут же оторвалась от разговора с одной из своих служанок, предметом которого был наиважнейший вопрос — каким именно образом перешить дорожное платье, которое обычно надевали во время путешествия по пыльным дорогам, чтобы приспособить его для плавания по морю.

От нетерпения девушки приплясывали на месте. Торопясь рассказать обо всем, они перебивали друг друга, и слова сыпались из них горохом.

— Мы видели его!

— Вернее, видели его голову.

— На колу.

— Аллах да защитит нас всех!

— Он мертв!

— А когда мы увидели и узнали его…

— …то послали за евнухом…

— И он подтвердил!

— У Фонтана Палачей!

— Мы просто проходили мимо, госпожа.

— Конец надеждам!

— Конец жизни!

— Аллах да спасет нас!

— Он мертв!

Наконец Нур Бану улучила возможность вставить словечко.

— Он мертв? А ну успокойтесь, глупые девчонки! Кто мертв?

Сафия продолжала невозмутимо разглядывать в зеркало свои волосы, еще взлохмаченные после страстной ночи с возлюбленным. Девушки ее не интересовали. Осторожно повернув зеркало, она жадно вглядывалась в лицо Нур Бану и заметила, как от ужасного предчувствия оно помертвело и с него разом сбежали все краски. Единственное слово, которое дошло до ее помутившегося сознания, было имя отца ее единственного сына.

— Селим!

— Селим?! Аллах да поможет мне! Нам конец! — Эти слова, казалось, вырвались из самой глубины ее разбитого сердца.

— О, нет!

— Это не Селим, госпожа!

— Аллах милостив!

— Он защитит вас, госпожа!

— Селим жив!

— Да будет благословенно имя Аллаха!

— Но это… это Луфти Эфенди!

— Луфти Эфенди, друг нашего господина Селима.

— И вот Луфти Эфенди мертв.

— Казнен.

— Возле Фонтана.

— Но за какое преступление? — Лицо Нур Бану все еще было бледным как смерть, дрожащий голос выдавал охвативший ее ужас.

— За пьянство, — упавшим голосом объяснила Белькис.

— О, госпожа!

— Все уже знают! И султан тоже знал.

— Луфти Эфенди пил.

— …они вместе пьянствовали с нашим господином Селимом прошлым вечером.

— Прямо здесь, во дворце.

— Говорят, праздновали отъезд бея из Магнезии.

— И Луфти Эфенди поймали.

— Когда он возвращался к себе пьяный.

— Нам сказали, что султан просто наступил на Эфенди.

— Говорят, он был мертвецки пьян, просто языком не ворочал.

— Лежал пластом, как мертвый, даже пошевелиться не мог…

— …причем как раз там, где султан не мог его не заметить.

— И вот он и в самом деле мертв.

— Теперь он уже больше не сможет оскорблять нашу веру.

— За это нужно благодарить Аллаха… вероятно. — Голос Белькис упал, голова беспомощно свесилась на грудь. Всем своим видом девушка демонстрировала величайшее горе, которое была бессильна выразить словами.

Нур Бану изо всех сил старалась взять себя в руки.

— Но Селим? Что с моим повелителем Селимом?

— Мы думаем, он жив.

— Если на то воля Аллаха.

— Очень трудно было понять.

— Но евнухи говорят, он жив, госпожа.

Один из евнухов Нур Бану, оказавшийся в комнате, молчаливым кивком подтвердил, что так оно и есть. Но Нур Бану, снедаемая тревогой, послала других евнухов с приказом выяснить все в точности и рассказать ей.

— Думается мне, — продолжала между тем расхрабрившаяся Белькис, — что эта публичная казнь была задумана, как предупреждение.

— И не для кого-то там, а именно для нашего господина Селима.

— Чтобы дать ему понять, как сильно недоволен султан привычками своего единственного сына.

— Чтобы тот одумался.

— И он обязательно исправится, — с жаром закивала Нур Бану. — Это его долг. — Она наконец нашла в себе силы встать на ноги, но голос едва повиновался ей. Потом, окончательно собравшись с духом, даже нашла в себе силы добавить: — Я сама найду для него хорошую девушку. Самую красивую, какую только смогу. Или мальчика. Пусть будет мальчик, раз его не влечет к женщинам.