Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ионушка… А можно тебя спросить?
— Конечно.
— А ты… что ты здесь делаешь? Ну, в России? Чем занимаешься? Ты обещал рассказать.
На самом деле она хотела спросить «женат ли ты?» и «есть ли у тебя девушка?», но на это смелости уже не хватило. Ион это понял.
— Да как тебе сказать. Вобщем, я — гастарбайтер. Классический, хе-хе. На стройке работаю.
Это означало «девушки нет». Танюша тоже каким-то образом это поняла. Она улыбнулась.
— Гастарбайтер? Как узбеки и таджики?
— Ага. И как молдаване.
— А кем ты работаешь на стройке? Каменщиком?
Она не представляла, какие бывают строительные специальности, и сказала наобум.
— Да нет. Я ж ничего не умею. Так, разнорабочим — то там, то здесь, подай-принеси.
— Как, совсем ничего? У тебя нет профессии? А где ты учился?
— Хм… В универе. У нас, в Кишиневе. Но я не закончил, отчислили. — Он снова улыбнулся, чтобы Танюша не подумала, что он жалуется. — Вот и мыкаюсь теперь по стройкам!
— Отчислили? Как странно. Ты же такой умный. А за что?
Ион хотел было ответить, но тут внизу, среди берез и снежных хлопьев, показалось цветное пятнышко.
— Ну вот и ребята. Пошли быстрей.
Группа стояла и сидела на рюкзаках, нахохлившись от холода. Серега первым заметил Иона с Танюшей и принялся снимать толстую куртку.
— Слава Богу, кажись идут.
— Ой, а можно пуховку не снимать? А то я дуба дам, — попросила Ксеня.
— Да как угодно. Только сейчас еще пара километров вниз — успеешь запариться… Ионыч, чего там у вас случилось?
— Да все нормально. — Ион подъехал к своему рюкзаку, сиротливо стоявшему посреди спуска. Его уже успело присыпать снегом. Сбросив танюшин рюкзак и достав откуда-то веревку, он принялся наскоро связывать их вместе.
— Ты чё, собираешься сразу два тащить?
Серега повернулся к Танюше и внимательно оглядел ее. Вид ее в длинной ионовой пуховке был нелепым, но Серегу интересовало не это.
— Танюш, с тобой все в порядке?
— Д-да, все нормально.
— Дойдешь? Два километра до стоянки осталось.
Два километра, да еще вниз, да по мягкому снегу — это было почти что ничего. Танюша сразу воспряла духом.
— Дойду, конечно!
— Ну смотри.
Когда давеча он понял, что Танюши сзади нет, его разом прошиб пот, и он тут же забыл о холоде. Он хотел немедленно повернуть назад, но Ион, узнав обо всем, крикнул, что сбегает сам, а свой рюкзак попросил дотащить до леса и там ждать. И правда, он помчался наверх даже не бегом, а какими-то скачками, разбрызгивая снег, и в пару секунд исчез в метели. Серега машинально подхватил ионин рюкзак за лямки и пошел вниз. Пальцев ног он давно не чувствовал, что притупляло лишние эмоции. Потом пальцы немного отошли, но мысли все равно оставались в оцепенении. Раз Ион сказал — сбегает, значит, сбегает. Все в порядке. Народ рядом кряхтел, натягивал пуховки, растирал онемевшие руки, прыгал на месте, пытаясь оживить ноги. А Серега тупо ждал, пытаясь взглядом приподнять завесу снегового тумана, скрывавшую перевал. И только когда он увидел Танюшу со свисающими почти до колен рукавами мужской пуховки, когда рассмотрел ее лицо — только тогда он осознал, что был на волосок от бездны, в которую вот-вот собиралась обрушиться вся его прошедшая жизнь. И обрушилась бы, если бы не чудо. Муки совести, бесчестье, конец всем походам — все это ждало там, на дне бездны. А еще — похороны, обезумевшие от горя глаза танюшиной матери, которую он никогда не видел, прокуратура, объяснения следователю в чистом белом кабинете. Эти картины стремительной вереницей пронеслись в сознании и исчезли.
— «Слава тебе Господи, слава тебе Господи, — повторял он про себя. — Спасибо Ионке, спас от беды».
Потом ему полегчало, он задышал свободнее, плечи распрямились. Теперь можно было спокойно подумать, почему это произошло. Конечно, виноват он сам: забыл проверить, все ли участники в наличии, отвлекся на холод и ветер. Но Танька, блин! Тоже хороша. Почему все нормально прошли, а она отстала? Какого черта? Нет сил — не ходи в походы. Чтобы потом его, Серегу, не подставлять. Не надо было ее брать. Вечно со своей страдальческой рожей… Если тебе так плохо, зачем напрашиваешься? И ведь главное — отказать неудобно. Приходит такая на обсуждение похода, и сидит-улыбается. Типа, если она столько лет с нами ходит, то и дальше должна ходить. А с какой стати? Реально она — самое слабое звено. Если так вспомнить, что почти каждый год какие-то проблемы. То одно, то другое. И еще экологизм этот ее долбаный. Такая она вся святая-правильная, всех учит жить. Достала уже. Вот уж точно — старая дева. И крыша заодно поехала на экологии. Нет, теперь он точно с ней поговорит. Мол, извини, но мы тут подумали и решили… Вобщем, больше ты с нами не идешь. Все. Прости-прощай.
Он знал, что его гнев скоро пройдет, а потом и вовсе забудется. И через год, скорее всего, неизменная Танюша снова будет идти следом за ним по лыжне. Но сейчас надо было выговориться, хоть и не вслух. И он с наслаждением представлял, как хлещет Танюшу словами, как плетьми, по ее некрасивому круглому лицу. Точно так же, как час назад, до перевала, с ним самим расправлялась в душе Танюша. Теперь она совершенно об этом забыла, и удивилась бы, если б вспомнила. Она даже не подумала о том, что это из-за Сереги она чуть было не замерзла. Теперь все это было далеко, старо, ненужно. Группа шла вниз, и Танюша думала только об Ионе. Ей доставляло наслаждение видеть его в голове колонны, когда они поворачивали. Она выглядывала из-за рюкзаков, ловила взглядом его очертания, вбирала в себя и, словно подзарядившись новыми силами, бодро шла дальше. Спустились сумерки, и вереница рюкзаков превратилась в цепочку зажженных фонариков, со скрипом ползущих в темноте. Иона она больше не видела, но знала, что он рядом. Она слышала его смех, жадно ловила короткие шутливые реплики, без труда вычленяя их из вороха чужих слов. И она верила: что бы ни случилось потом, он навсегда останется с нею — там, на перевале, в памяти.
Шатер ставили уже в ночи и наспех. Видимо, Ион успел сказать
