Однако такой мужественный человек все же нашелся – это был все тот же Румянцев. Пользуясь благосклонным отношением нового государя, он осмелился в реляции ему от 8 июня 1762 г. рекомендовать к производству Александра Васильевича:

Какова была реакция императора – неизвестно, но мы знаем, что до дворцового переворота, лишившего его короны, оставалось всего восемнадцать дней.

Причудливой волею Фортуны судьба нашего героя сопрягалась со злосчастным Петром III. Кажется, что не было еще в истории российской государя, который бы делал все так необдуманно, а зачастую просто глупо, что все его поступки обращались бы против него. Поведение его чаще всего было недостойно царского сана. Вот что вспоминал о нем Болотов, видевший его часто в роковую весну 1762 г.; по долгу службы постоянно посещал он императорский двор и отчаянно скучал в ожидании принципала, генерал-полицмейстера барона Корфа:

Однако даже не личное поведение императора вскоре стало вызывать всеобщее нарекание, а его внешняя политика:

«…около сего времени ропот на государя и негодование ко всем деяниям и поступкам его, которые чем далее, тем становились хуже, не только во всех знатных с часу на час увеличивалось, но начинало делаться уже почти и всенародным, и все, будучи крайне недовольными заключенным с пруссаками перемирием и жалея об ожидаемом потерянии Пруссии, также крайне негодуя на беспредельную приверженность государя к королю прусскому, на ненависть и презрение его к закону а паче всего на оказываемое отчасу более презрение ко всем русским и даваемое преимущество перед ними всем иностранцам, а особливо голштинцам, – отважились публично и без всякого опасения говорить, и судить, и рядить все дела и поступки государевы»[150].

Можно представить, как были удивлены и оскорблены многие из присутствовавших 10 мая 1762 г. на торжественном обеде во дворце по случаю заключения мира с Пруссией:

Сам Болотов в тот день уклонился от дежурства во дворце, но зато с тысячами других петербуржцев увидел фейерверк, посвященный заключению мира. Его картина говорила сама за себя:

Конечно, Петр III мог себя тешить подобными аллегориями, но по Петербургу вследствие его поведения, заключения совершенно невыгодного мира с Фридрихом II и решения примкнуть к нему против недавних союзников наших, а также намерения объявить войну Дании, давнему союзнику России, из-за совершенно чуждой нам Голштинии, – из-за этого всего:

Посреди всей этой политической смуты сама судьба удерживала Александра Суворова вдали от столицы, при действующей армии, оберегая его честь от необходимости делать выбор между долгом патриота и присягой на верность государю. Вместо него в политический омут с головой окунулся его отец. Отрешенный от генерал-губернаторства в Кенигсберге, он весной того же 1762 года был назначен на такой же пост в Тобольске. Было ли это рутинное служебное перемещение или завуалированная почетная ссылка, мы уже никогда не узнаем. Могло показаться, что сама судьба влечет его к месту, с которого четверть века назад начался его карьерный рост, но, проявив необычайную бюрократическую гибкость, Василий Иванович сумел уклониться от двусмысленного назначения, остался в столице и активно примкнул к заговору, целью которого было свержение незадачливого Петрова внука и возведение на престол Екатерины.

В день, круто изменивший судьбу Отечества, В. И. Суворов был среди приближенных и конфидентов Екатерины. После взятия власти в столице ему было поручено с отрядом гусар арестовать в Ораниенбауме голштинскую гвардию свергнутого императора, с чем он отлично и справился. На него же возложили обязанности по ее расформированию и ликвидации. Проведя эту операцию быстро и четко, Суворов-старший сумел еще и сэкономить из семи тысяч рублей, отпущенных на дело, целых три тысячи. Екатерина II, всегда ценившая слуг усердных и честных, пожаловала ему эти деньги в награду. За верность ей лично В. И. Суворов сразу получил почетное звание премьер-майора родного ему лейб-гвардии Преображенского полка. Это была высокая почесть, теперь и он, и сын его оказывались в кругу служилой знати окончательно и бесповоротно. Практически это был «патент» на столбовое дворянство.