В дверях врач замешкался.

– Вы позволите, профессор?.. – Он кивком указал на свободный стул.

Сказать «нет» мне не хватило пороха.

– Ну как наши дела?..

– Не слишком хорошо, доктор.

– Понятно, понятно… – Последовала довольно продолжительная пауза, и я, решив, что Сингх мысленно подбирает слова, чтобы снова завести речь об отключении аппаратов жизнеобеспечения, лихорадочно пытался что-то придумать, чтобы его отвлечь. Вообще-то у меня накопилось к нему немало вопросов, но сейчас у меня в голове все спуталось, так что никакой осмысленной фразы я составить не мог.

– Так вот, насчет вашей жены, профессор…

– Да. Какие у нее, гм-м… перспективы?

– Как вам безусловно известно, миссис Хоббс находится в коме уже почти семьдесят два часа. Для таких пациентов как она, это стандартный срок, соответствующий методике лечения. Мы надеялись, что к этому времени мы сможем начать понемногу выводить миссис Хоббс из комы, но… К сожалению, ее основные жизненные показатели не настолько хороши, как хотелось бы. Пытаться разбудить ее сейчас было бы довольно рискованно – сначала нужно дождаться, чтобы ее показатели улучшились, что может выразиться, в частности, в каких-то двигательных реакциях. Я, собственно, затем и пришел, чтобы предупредить вас, что мы решили продлить искусственную кому как минимум еще на сутки.

– То есть, перспективы не самые хорошие?

– Да уж, не лучшие. Разумеется, нам бы хотелось вывести миссис Хоббс из комы как можно скорее. Видите ли, чем дольше она находится в таком состоянии, тем выше вероятность осложнений. Неплохо было бы также установить причину столь резких колебаний ее жизненных показателей. Впрочем, несмотря на это, совершенно очевидно, что некоторые ее органы функционируют почти нормально, а это может свидетельствовать о том, что ваша жена борется… Как бы там ни было, сейчас ее состояние ничуть не хуже, чем когда ее только привезли, и мы постараемся сделать все, что в наших силах, чтобы… чтобы…

Он остановился, чтобы перевести дух, и мне представилась возможность вставить пару слов. Я мог бы, например, сказать, что рад за Мэгги, что его слова внушили мне надежду, ободрили, но на самом деле мне хотелось только кричать. Тем не менее я выдавил, хотя и с большим трудом:

– Спасибо, доктор… Спасибо вам за все, что вы делаете. Я не сомневаюсь, что Мэгги тоже будет очень вам признательна, когда…

Доктор Сингх покачал головой.

– Я понимаю, чтобы разобраться в том, что́ я вам только что сообщил, требуется время, так что… В общем, если у вас возникнут какие-то вопросы – вы знаете, где меня найти.

Слышит ли меня Мэгги? Сколько времени должно пройти, чтобы вы признали ее безнадежной? Что мне делать, если я ее потеряю? И что делать, если не потеряю?..

– Вы сказали, что оставите ее в коме еще на двадцать четыре часа. Что произойдет потом?

Он ответил не сразу. Похоже, из всех вопросов я ухитрился задать самый сложный. Ключевой.

– Если за это время не произойдет серьезных изменений к лучшему, нам придется изменить нашу стратегию, которая, конечно, будет опираться на данные о ее состоянии.

Я попросил объяснить, что все это означает, но доктор Сингх так и не сказал ничего конкретного. Мне, однако, было ясно, в чем дело. Он не мог или не хотел давать какие-то обещания, и намекал, что ему пора идти. Мол, его ждут другие дела, другие больные и так далее.

Так и оказалось.

– Ну если у вас нет других вопросов, тогда я пойду.

– Нет, вопросов нет. Вы все хорошо объяснили.

– До встречи, профессор.

Когда дверь за ним с тихим щелчком закрылась, я снова повернулся к Мэгги. Тумбочка рядом с ее изголовьем казалась девственно пустой – на ней не было обычного мусора, который обычно накапливается за долгое пребывание в больнице: ни апельсинов, ни журналов, ни конфетных коробок. Впрочем, было бы, пожалуй, странно, если бы там все это было – я ведь так никому и не сказал о случившемся.

Порывшись в кармане, я вынул мобильник. Я не сомневался, что аккумулятор давно сел – ведь теперь Мэгги каждый вечер не ставила мой телефон на зарядку рядом со своим, однако я ошибся. Индикатор показывал процентов тридцать заряда, и я порадовался, что в свое время не стал устанавливать новомодные приложения, которые сажают батарею на раз.

Вглядываясь в засветившийся экран, я машинально просмотрел список поступивших сообщений. Одно из них было от Эди – она сообщала, что не может дозвониться до Мэгги, и спрашивала, все ли у нее в порядке. Немного подумав, я набрал: «Мэгги в больнице. Позвоню, когда будет лучше», – и поскорее отправил: чтобы не передумать и не дать чувству вины овладеть мною.

Да, после всего, что случилось, мы как бы отгородились от прежних знакомых, стараясь общаться с ними как можно реже. Довольно скоро многие их них полностью исчезли из нашей жизни, и их можно понять. Одна Эди не сдавалась, причем особенно настойчивой она была именно в последние месяцы. В ней каким-то непостижимым образом сочетались неизменная доброжелательность и несгибаемое желание достучаться до нас во что бы то ни стало. И все же мы не могли заставить себя открыться нашему последнему настоящему другу. Интересно, подумал я сейчас, как много Эди знает? О чем догадывается?.. Может ли быть так, что мое шестимесячное молчание оттолкнуло и ее?.. На всякий случай я выключил телефон, чтобы не написать Эди еще одно текстовое сообщение и избежать соблазна укрыться от реальности в мерцании жемчужно-серого экрана.

– Ну, Фрэнк, давай! – сказал я себе вслух. – Не медли.

Да, Мэгги, да. Я должен продолжать, как бы трудно мне ни было. Я расскажу тебе все. В том числе – самое страшное и стыдное, потому что у нас действительно очень мало времени. Итак, на чем мы остановились?.. Ах да… Нет, я никогда не считал, что тебе все равно, будет у нас ребенок или нет. Не настолько я глуп. Просто вызвать тебя на откровенность всегда было нелегко, особенно если дело касалось тебя лично. Да и раз на раз не приходился. В одних случаях, обнаружив наступление месячных, ты относилась к ним так же привычно-равнодушно, как к необходимости оплатить счет за газ или вынести мусор. Но порой ты бывала просто безутешна. Тогда ты по целым дням не выходила из спальни, и мне оставалось только прислушиваться к каждому твоему шагу, к каждому шороху. Негромкое журчание кроватных пружин или скрип половиц заставляли мое сердце радостно биться в надежде, что полоса уныния и отчаяния позади, и ты встаешь и надеваешь халат, чтобы вернуться ко мне, к моим распахнутым тебе навстречу рукам. Когда же вместо этого я слышал шум спускаемой в туалете воды и стук закрывшейся двери, все мое тело пронизывала мучительная боль.

Но месяцы складывались в годы, один год сменялся другим, и постепенно твои приступы отчаяния становились все более редкими. К тому же нам было хорошо вдвоем, и мне казалось, что наша жизнь с каждым днем становится счастливее. Мы были созданы друг для друга, не так ли, Мегс? Пятая, десятая, пятнадцатая годовщины нашей совместной жизни остались позади, и каждый раз это был маленький праздник – с недорогим вином, обменом поздравительными открытками и ужином при свечах (угощение мы заказывали навынос в ближайшем ресторанчике). Мы оба совершенно искренне наслаждались счастливой, безмятежной жизнью, которую мы сумели для себя выстроить. За годы мы притерлись, приспособились друг к другу – так бывает с обувью, которую нужно сначала немного разноси́ть, после чего она становится настолько удобной, что трудно даже помыслить о том, чтобы купить новую пару. Теперь я даже знал, сколько спагетти нам нужно на двоих (ровно столько, сколько входит в кольцо из большого и указательного пальца). Каждый вечер после работы мы не спеша ужинали вместе, и этот процесс доставлял нам огромное удовольствие. По выходным мы с тем же удовольствием пользовались возможностью подольше поваляться в постели, а в отпуск ездили в небольшие путешествия по стране. Словно наяву я вижу, как ты склоняешься над грудой воскресных приложений: спортивные и научные выпуски для меня, мода и домоводство – для тебя. Ты всегда читала быстро, быстрее меня, поэтому, когда модные странички заканчивались и тебе становилось скучно, ты пыталась отвлечь мое внимание, сооружая что-то вроде навеса из газетного разворота, края которого ты засовывала за изголовье кровати. Минуты через две (это абсолютный максимум!), в течение которых ты нежно целовала меня в шею, я совершенно забывал о спортивном или научном разделе, который читал, и поворачивался к тебе. Помнишь, во что превращались газеты после того, как мы заканчивали наши упражнения? А как громко они, должно быть, шуршали в процессе!