Восход застал Анджело Майорано на палубе.

— Земля! — закричал марсовый, указывая на тянущуюся вдалеке темную полоску, почти скрытую утренним туманом.

— Слава Деве Марии Амальфийской! Слава Угоднику Николаю! Слава Георгию Победоносцу! — моментально сложив руки на груди, быстро заговорил капитан. — Мы недалеко от цели. Я узнаю эти места. Почтеннейший дон Микаэло, — подозвал он угрюмо стоящего неподалеку Аргира, — вот взгляните, там, впереди, видите мыс? Солнце еще не успеет стать в зените, как мы дойдем от него до благословенного Херсонеса. Я продам свой товар и вернусь в Амальфи богатым человеком. Я построю еще один корабль, такой как «Ангел Господень». — Он повернулся, желая указать на «Шершня», но… — Где?! О Господи всеблагой, всемогущий, где мой корабль? О нет, нет, нет! Неужели они потеряли нас из виду? Неужели они сбились с курса?!

— Корабль на горизонте!

— Ну слава богу, это мой «Ангел»! — Анджело Майорано схватил висящий на груди крест, усыпанный пульсирующими кровью гранатами, и страстно принялся целовать его.

— Два корабля! — поправился впередсмотрящий.

— Два? — Капитан Майорано бросился к борту. — О нет! Это не «Ангел», тараны над водою — это сицилийцы.

— Сицилийцы? Откуда бы им здесь взяться? Им не пройти мимо Константинополя!

— Если мне скажут, что Отвилль и его сицилийцы перетащили свои дьявольские корабли через булгарские горы, я буду склонен в это поверить. Я не могу сказать, откуда они взялись, но это сицилийцы. Правьте к берегу, возможно, они нас еще не заметили.

Дорога превыше правил собственного движения.

М. Шумахер

Король Англии нехотя отодвинул в сторону объемистый том «Деяний апостолов» и уставился на вошедшего. Пожалуй, больше всего на свете он любил читать книги и делал это всякий раз, когда представлялась такая возможность. Однако гнусные подданные то и дело коварно пытались лишить своего монарха часов досуга, чем, естественно, вызывали у Генриха, прозванного Боклерком, сиречь Грамотеем, нескрываемое раздражение.

— Ну что еще? Послы, засуха, явление архангела Гавриила? Что привело тебя ко мне, негодяй, в столь неурочный час?

Фитц-Алан, почтительный, а пуще всего терпеливый, как то подобает королевскому секретарю, учтиво склонил голову, делая вид, что не замечает досады в тоне господина.

— Только что в Лондон был доставлен барон Сокс. Как вы и приказали, его гнали в цепях бегом от самого Нортумберленда.

— И он добежал? — Генрих Боклерк порывисто вскочил на ноги и упер руки в бока. — Нет, ну каков негодяй! Он что же, не мог издохнуть по дороге?

Фитц-Алан молча развел руками.

— На все воля Божья, — резюмировал он после короткой паузы.

— Помолчи лучше! Что ты такое несешь? А как же воля короля? Или ты желал бы заставить Всевышнего лично заниматься управлением этой землей, где невесть кого больше — изменников или же тупоголовых болванов, не способных даже на измену?

— Я лишь напоминаю о том, что вы обещали сохранить жизнь барону, если он сдастся на вашу милость.

— Ну да, разве кто-то пытался его убить? Я также обещал как можно скорее встретиться с ним, дабы выслушать его претензии. Это ведь, кстати, было и его пожелание. А то, что для этого пришлось столь далеко бежать, так не я, а именно Господь расположил Нортумберленд в таком отдалении от Лондона. Но ведь ты же не станешь спорить с тем, что бегом оттуда можно добраться значительно быстрее, нежели шагом.

— Однако, мой лорд, раз уж Господь дал сил барону, чтобы никто не смог назвать вас впоследствии коварным вероломцем, быть может, вы примете его? — смиренно потупив глаза, поинтересовался Фитц-Алан.

— А что, ты знаешь кого-то, кто станет именовать меня коварным вероломцем? — Генрих Боклерк подошел вплотную к секретарю и крепко схватил его за ворот.

— Мне неведомы такие люди, — не пытаясь освободиться, прохрипел Фитц-Алан.

— То-то же. Да, конечно, я встречусь с Соксом. Пожалуй, даже назначу его своим личным скороходом. — Он развел руками. — От Нортумберленда до Лондона в цепях, бегом!.. Ну почему у меня такие крепкие враги и такие хлипкие друзья?! Одна радость — я все же побеждаю. Ну, где Сокс? Мы уже битый час с тобой болтаем, а его все нет. Это называется бежать?

— Он внизу, ждет вашего распоряжения и… едва держится на ногах.

— Ну что за глупости? — скривился Генрих Боклерк. — Я же обещал ему встретиться как можно раньше, а я всегда держу слово. Что же касается его ног, то до них мне дела нет. К тому же в моем королевстве, так и передай ему — в моем королевстве, каждый может бегать, как ему вздумается. Не может на ногах — пусть бегает на руках. Давай веди его скорей. — Король с силой подтолкнул Фитц-Алана к двери. — Господи, — вздохнул он, обращаясь к оставленному на столе манускрипту, — вот и апостол Павел в своем послании к Тимофею клеймит неразумных, возносящих свои мифы и родословия вопреки истинной власти Господней. Ибо что есть суть веры, как не власть? Власть Господа над миром, короля — над смертными. Разве не есть государь для подданных то же, что Всевышний для этой юдоли печали? А стало быть, измена есть вероотступничество и карать за нее следует без всякой жалости.

Фитц-Алан вернулся через несколько минут. Его сопровождали двое стражников, волокущих очень запыленного, очень измученного высокого мужчину средних лет с резкими чертами гордеца и холодными синими глазами, кажется, единственным, что было еще живо в этом громыхающем кандалами узнике. Генрих Боклерк обошел вокруг пленника, любуясь достигнутым результатом.

— Джон Сокс. Некогда барон, некогда полководец, некогда добрый христианин.

— Барон Джон Сокс, — процедил его гость, с трудом шевеля губами. — Твой чертов отец, поскребыш, так записал меня в придуманные им Книги Судного дня,[23]стало быть, дотоле я и буду бароном.

— Джон Сокс, — продолжая кружить вокруг пленника, точно акула вокруг жертвы, насмешливо ухмыльнулся король, — совсем недавно ты и впрямь был бароном. Что мешало тебе и далее оставаться им? Нынче ты — изменник и вероотступник. А вот скажи, что отличает тебя от любого землепашца на этом острове? Молчишь? А я скажу тебе. Ты не умеешь пахать землю. Стало быть, ты еще и хуже самого распоследнего из моих подданных. Ты никчемный человек.

— Я честный рыцарь.

— Ну полноте, честные рыцари не восстают против своего короля. А раз ты восстал, значит, ты изменник, и говорить о чести с тобой мне не пристало. А раз у тебя нет чести, стало быть, ты — не рыцарь и не барон. Так, Джон из Сокса, бродяга и самозванец.

— Мой род уж больше трех столетий известен на острове. И не тебе, внуку кожевенника и сыну ублюдка, учить меня законам чести. Я сражался за свое отечество.