Работы было навалом. Я лазал по остаткам мокотувских[3] домов, по подвалам. В одном из них нашел сухую фасоль и другие запасы продовольствия. Вероятно, это был склад какого-то магазина. Я прицепил к мешочкам листки бумаги с надписью «Мины». Однако вскоре оказалось, что эти предупреждения воздействовали только на наших солдат. Посланные за этими запасами, они возвратились с пустыми руками. Погреб был опустошен: провизию забрали возвращавшиеся в город люди, у которых голод пересиливал даже страх смерти.

Возле кухни Юхи всегда было полно гражданских. Они жадно выскребали из котелков и мисок суп и с интересом рассматривали смуглого усатого повара.

Известие о том, что план заминирования города не получен, легло на душу тяжестью недобрых предчувствий. В таком настроении я добрался до помещения, в котором располагался вместе с другими офицерами.

Уже издалека слышалось хоровое пение: «Сидели мы на крыше, а может быть, и выше…» Среди всех выделялся фальшивящий, хриплый голос фельдшера. Мы прозвали его «Равняйсь», так как он дал такую команду вместо «Равнение направо».

Когда я вошел, развеселившийся поручник Мацишин затянул партизанскую песню: «Шел солдат своей дорогой…» Мой приход в какой-то мере нарушил компанию.

— Вы веселитесь, а ведь мы в любой момент можем оказаться на том свете.

— Именно поэтому мы и веселимся, — ответили мне и вручили новенькие шпоры.

— Что это такое?

— Новогодний подарок от Гитлера. И это тоже…

Коробка была довольно увесистой и выглядела красиво: ярко раскрашенная, с наклеенными пропагандистскими лозунгами на немецком языке.

— Мы нашли здесь целый склад с немецкими подарками. Не успели, сукины сыны, ни раздать солдатам, ни забрать обратно в фатерланд.

— Но это же беспечность с вашей стороны! Фашисты могли умышленно…

— Нет! — запротестовали мои коллеги. — Фельдшер первым попробовал и сказал, что если через час кондрашка его не хватит, то можно есть. В случае чего без него война как-нибудь обойдется, а продовольствие жалко.

Фельдшера действительно кондрашка не хватил, зато он потерял сознание от обычного опьянения. Он опорожнил уже третью пачку, а следовательно, и такое же количество бутылок рейнского.

— Только какое-то несладкое вино, — жаловались коллеги:

— А шпоры когда-нибудь нам тоже пригодятся, — добавил хорунжий Розкрут.

И действительно, пригодились. Во время репатриации летом 1945 года часть автомашин мы отдали, а сами ездили верхом. Это касалось тех подразделений, которые занимались первой уборочной кампанией на возвращенных западных землях.

Во время пребывания в Варшаве происходили неожиданные встречи солдат из разных частей. Случайно я наткнулся на Болека Солецкого. Он дослужился до взводного, стал топографом. Вспомнили совместные бои. Болек как-то посоветовал мне собирать чернику, так канона хорошо действует на желудок. И вот однажды, собирая ягоды, я увидел на них человеческий мозг. Почувствовал трупный запах и через минуту в ягоднике обнаружил немецкий шлем, а в нем остатки головы.

Болек рассказывал о своих делах, а я мысленно перенесся в те дни и в те минуты, которые меня наполняют каким-то чувством подсознательного страха.

Ход фронтовых событий настолько изменчив, что трудно со всей точностью восстановить их уже спустя три дня, не говоря о восстановлении деталей за несколько лет. Однако есть события, которые не забываются никогда.

Мне захотелось, например, узнать все о старшем сержанте Фургале.

— Он ранен, — сказал Болек, — но не тяжело.

Я успокоился.

— Скажи, Болек, почему он меня так преследовал, а при случае и тебя?

— Ты напоминал ему его сына. А когда ты пошел в офицерскую школу, он просто места себе не находил.

— А где его сын?

— В том то и дело, что он не знает. Отсюда одновременно и неприязнь, и любовь к тебе.

К нам подошли несколько солдат.

— Не узнаешь? — спросил Болек.

Один из них, мой бывший взводный, отдал честь и двинулся ко мне. Мы бросились друг другу в объятия.

— Владек! Ах ты старое Пудло![4] — крикнул я фамильярно, несмотря на то, что это был мой бывший непосредственный начальник.

Капрал Пудло пришел в себя и начал обращаться ко мне: «гражданин поручник».

— И Хим-дым (так мы звали нашего химинструктора) с тобой! А это кто? — показал я на третьего.

— Это новенький. Он на твоем месте.

— Только ты, брат, старайся, — сказал я, протягивая ему руку, — иначе… — Что добавить, в голову мне не приходило, но третий выручил меня резким: «Так точно!» — А помнишь, — обратился я к Хим-дыму, — как ты устроил химическую тревогу, увидев горящую конфетную начинку на кондитерской фабрике? Чтоб тебе ни дна ни покрышки… Побегали мы тогда два часа в противогазах.

— На этой войне я, пожалуй, уже больше не понадоблюсь, — пошутил Хим-дым. — Может, только для проверки тех несчастных противогазов…

— Хорошо, чтоб так было. А ты, маэстро, — обратился я к Владеку, — помнишь, как кричал с дерева у Вислы, просидев на нем целый день на дежурстве, чтобы я играл тебе внизу на скрипке? «Играй, маэстро, — кричал ты, — что-нибудь для души, грустное!..» «В прифронтовом лесу» трудно было играть на скрипке, а «Соловьи, соловьи» выходили значительно лучше. Не говоря уже о популярной арии «Пой, цыган…». А что с Лосем? — спросил я, поскольку слово «цыган» ассоциировалось у меня с южанами вообще.

— Он в офицерской артиллерийской школе.

— Ого, скажи пожалуйста…

Не говорили мы только о будущем.

Перед парадом, который состоялся несколько дней спустя, мы узнали из приказа, что наша дивизия награждена орденом Красного Знамени и что ей присвоено наименование Варшавской. Ходили даже слухи, что нас оставят здесь в качестве постоянного варшавского гарнизона.

Однако на следующий день мы двинулись на запад. Нас заменила 5-я дивизия из состава 2-й армии.

Шли мы во втором эшелоне 1-го Белорусского фронта.

В Сохачев вошли в морозную январскую ночь. В Коваль — в солнечный полдень, горячо приветствуемые жителями местечка. Во Влоцлавек — ночью, но в этом городе нас задержали на несколько дней, чтобы привести в порядок после напряженного марша. Теплое гостеприимство рабочих, угощение, плачущие во время прощания девушки, платочки на память, заверения писать и возвращаться тем же путем.

В Быдгощ мы вошли снова ночью среди толчеи советских и польских войск. В городе горело много домов, лежали неубранные трупы.

В Венцборке мы пересекли бывшую польско-немецкую границу. Вдоль дорог валялись трупы людей и лошадей, остовы автомашин.

Вручаю солдатам выписки из приказов с благодарностью Верховного Главнокомандующего Красной Армии и командования Войска Польского за взятие Варшавы.

Место расквартирования — Ястрове. Питание заметно улучшается: пополняем свои запасы из немецких складов. Противник покидает местность вместе с гражданским населением, оставляя значительную часть движимого имущества. В некоторых домах находим следы, свидетельствующие о