Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он понял, что должен вернуться.
Свет в окне старой мечети уже не горел. Усача, наверное, спустили вниз, и он уехал на своей коляске. Сидит теперь дома со своими детьми и обедает. А может, у него и вовсе детей нет?
Он постучал в дверь.
— Входи. Я не заперла.
Он покраснел. Санубар знала, что он вернется.
Он стоял у дверей комнаты, желая что-то сказать, но не мог, и от этого еще больше смущался.
— Иди сюда, — он никогда не слышал такого голоса Санубар.
Он виновато подошел к дивану, сел рядом с нею, и Санубар обняла его.
Он почувствовал, что Санубар плачет.
— Что случилось?
Она заплакала еще громче. Она всхлипывала, тело ее сотрясалось.
Сроду никто так не плакал рядом с ним. Он начал целовать ее волосы, чувствуя, что на этот раз вряд ли удержится от слез.
— Что с тобой? Что случилось? — повторял он.
Санубар не отвечала. Она охватила его голову и стала целовать, ее соленые слезы размазывались по его лицу.
— У меня никого нет, кроме тебя! Никого, кроме тебя! Ты будешь приходить ко мне каждый день! Чтобы не было без тебя ни одного дня! Ты мой единственный! — Вдруг Санубар оттолкнула его. — Хочешь, я сейчас стану твоей?
Он сначала не понял.
— Ну, хочешь?
Он поднялся и подошел к окну.
— Ты совсем спятила!
Он отвел штору, посмотрел через дорогу на мечеть. Ему показалось, что кто-то стоит, прислонившись к забору, и смотрит на это окно, а потом он понял, что это он сам.
— Совсем спятила, — повторил он и понял, что не может повернуться к Санубар. — Что это с тобой, а?
Санубар неслышно подошла и обняла его за плечи.
— Ничего со мной не случилось. Я хочу, чтобы ты был моим. Хочу, чтобы ты всегда был моим. Хочу, чтобы ты никогда не оставлял меня одну. Я боюсь оставаться одна. Боюсь оставаться…
— Почему ты одна? — говорил он. — А я кто? Кто же я?
Санубар как будто ждала этих слов. Снова стала целовать его лицо.
— Ты всегда будешь со мной! — Она высвободилась из его объятий и взглянула на него мокрыми от слез глазами.
— Конечно!
— Ты никогда в жизни не допустишь, чтобы я осталась одна?
— Конечно!
— Ты будешь приходить ко мне каждый день! Я всегда буду сидеть и ждать тебя!
Она потянула его к дивану, усадила рядом, взяла его руку и прижала к груди. У него опять упало сердце, перехватило дыхание! Санубар была так бледна и дрожала, что ему показалось, что она может сейчас умереть…
Так они сидели, прижавшись друг к другу. Потом она вдруг спросила:
— Когда ты думаешь, ты думаешь по-русски?
— И по-русски, и по-азербайджански.
— Нет, ты всегда по-русски думаешь, я знаю, говоришь по-азербайджански, но думаешь по-русски. — Санубар рассмеялась. — Когда я читаю по-русски, я понимаю с трудом. Ты будешь читать романы по-русски, а потом по-азербайджански мне рассказывать, да?
— Ты странная!
— Будешь рассказывать, да?
— Буду.
— Хочешь, приготовлю тебе что-нибудь поесть?
Он ничего не ел с утра, но только теперь осознал, что голоден. Слова Санубар прозвучали странно: такое он слышал только от матери: «Что ты будешь есть, скажи, я приготовлю». Он понял, что иногда думал о Санубар как о матери, впрочем, не иногда, а всегда. Эта мысль поразила его.
«Сейчас я тебе приготовлю».
Санубар вытащила из-под подоконника коробку с картошкой, выбрала оттуда несколько картофелин, две головки лука, быстро все почистила и порезала и, налив в сковородку подсолнечного масла, поставила на огонь. Скоро вся комната заполнилась шипением.
Он достал вторую сигарету, наклонился к керосинке и прикурил от огня. Глубоко вдыхая дым и глядя на Санубар, хлопочущую над сковородкой, он почувствовал себя счастливым. Он встал, поболтался по комнате — их комнате! — остановился возле керосинки и провел губами по волосам Санубар.
Он лежал на кровати, заложив руки за голову. В соседней комнате раздавался храп отца, И мать уже спала, и брат, и бабушка, а он не мог заснуть. Только он закрывал глаза, как появлялась Санубар. Она жарила картошку на подсолнечном масле и иногда взглядывала на него. Никогда еще их встреча не была такой нежной. И Санубар, наверное, лежит сейчас на диване, завернувшись в свое цветастое одеяло, и думает о нем.
Они никогда не говорили о своей будущей совместной жизни. Если он заводил разговор об этом, Санубар начинала смеяться, и он тут же менял тему. А сегодня она первая спросила его:
— Ты рано будешь приходить с работы?
Он сначала не понял, но потом радостно закивал: «Конечно! Конечно!»
— Я заранее поставлю воду, и, когда ты придешь, она будет уже готова, — говорила Санубар. — И мы будем мыть тебе голову, и я подам тебе чистое полотенце…
Он все кивал: слов у него не хватало.
— А если ты простудишься, я поставлю тебе банки…
…Утром в школе ребята сказали, что завуч видел их вчера на первом уроке — его и Вовку. Вовка ужасно перепугался, а он не обратил внимания на это сообщение: ему теперь было все равно, он ничего не боялся, он только ждал, когда пройдут два дня и мать Санубар вновь отправится в поездку.
Дома мама спросила его:
— Что с тобой, ты какой-то не такой?!
И он, глядя ей в лицо, сказал:
— А что со мной может случиться?
Он никогда не ходил в школу Санубар. Обычно они встречались во дворе и, поговорив, расходились. Они ни разу не прошлись по улице вместе, они даже в кино не ходили. Однажды Санубар сказала:
— Я знаю, ты стыдишься меня, стыдишься показываться со мной на людях. Я тебе не пара.
И он покраснел.
Позже он много раз приглашал ее, но она отказывалась. «Давай лучше посидим здесь, — говорила Санубар, — нам и здесь хорошо».
Сегодня он прождал ее в школьном дворе полдня, но она не пришла.
…Как только мать Санубар вышла из ворот, он, прижимаясь к забору мечети, скользнул за угол и остановился. Из окошка минарета свесилась голова усача:
— Ну что, опять пришел?
Вместо ответа он почему-то помахал усачу рукой: все в порядке, мол, добрый день. Усач сначала не понял, но потом помахал тоже: «Добрый день», улыбнулся понимающе и исчез.
В три скачка он преодолел улицу и вот уже запыхавшийся стоял у дверей Санубар. Постучал. Никто не ответил. Он опять постучал — так, как у них было условлено. Ни звука. Тогда он решился надавить на дверь и увидел, что она