«Сударь, я — военный в отставке, имею награды. Мой сын, почтовый служащий, чтобы заплатить карточный долг, похитил адресованное Вам письмо. Я созвал семейный совет; через несколько дней мы сможем собрать нужную сумму и вернуть ее Вам. Вы — сами отец, так сжальтесь над отцом. Не лишайте меня моей былой чести!» Балмейер-отец благородно согласился подождать. Уплаты долга он ждет и по сей день — или скорее не ждет, потому что через десять лет из судебного процесса узнал, кто был настоящий вор.

Как сообщает г-н Альбер Батайль, природа одарила Балмейера всем, что присуще подлинному мошеннику: необычайной живостью ума, даром убеждать простаков, вниманием к обстановке и мелочам, талантом перевоплощения, бесконечной предусмотрительностью, доходившей до того, что всякий раз, собираясь выступить под чужим именем, он отдавал метить свое белье соответствующими инициалами. Но главной его чертой, не считая удивительной способности уходить от преследования, была рисовка — рисовка во всем: в самих аферах, в иронии, в вызывающем отношении к правосудию; он находил неизъяснимое удовольствие в том, чтобы самому сообщить в прокуратуру о мнимых преступниках, поскольку знал, сколько времени потеряет следователь, идя по ложному следу.

Это пристрастие к мистификации судейских проявлялось во всех его поступках.

Будучи на военной службе, Балмейер похитил деньги из ротной кассы и свалил все на казначея.

Он украл сорок тысяч франков у торгового дома некоего Фюре и тут же донес следователю, что кражу совершил сам г-н Фюре.

Дело Фюре долгое время не сходило со страниц различных юридических изданий, где его называли «Телефонный звонок»; с тех пор оно стало классическим. Никогда еще достижения науки не использовались с таким успехом в мошеннических целях.

Балмейеру удалось похитить вексель на тысячу шестьсот фунтов стерлингов из почты братьев Фюре, торговых посредников с улицы Пуассоньер, которые взяли этого мошенника к себе в контору.

С улицы Пуассоньер, из дома г-на Фюре, Балмейер позвонил г-ну Коэну, банкиру, и голосом Эдмона Фюре поинтересовался, может ли тот учесть этот вексель. Получив положительный ответ и перерезав телефонные провода, чтобы предотвратить изменение распоряжения или какие-либо уточняющие вопросы, Балмейер попросил получить в банке деньги своего приятеля по имени Ривар, в свое время стяжавшего печальную известность в африканских войсках, где его переводили из части в часть за всяческие некрасивые истории.

Балмейер забрал себе львиную долю добычи и незамедлительно бросился в прокуратуру, где донес на Ривара и, как я уже говорил, на самого Эдмона Фюре.

В кабинете следователя, г-на Эспьера, занимавшегося этим делом, состоялась весьма примечательная очная ставка.

— Видите ли, мой дорогой Фюре, — заявил Балмейер оторопевшему негоцианту, — я в отчаянии, что мне приходится вас обвинять, но лучше бы вы сами открыли всю правду. В этом деле никаких серьезных для вас последствий не предвидится — так признайтесь же! Вам нужны были сорок тысяч франков, чтобы заплатить небольшой должок, сделанный на бегах, и вы решили, что заплатит ваша фирма. Ведь по телефону-то звонили вы!

— Я? Я? — забормотал совершенно подавленный Эдмон Фюре.

— Признавайтесь, вам же известно, что ваш голос узнали.

Негодяя все же посадили за решетку, и он проспал целую неделю в Мазасе[18]; тем временем полиция собрала о нем такие сведения, что г-н Крюпи, в то время товарищ прокурора, а ныне министр торговли, был вынужден принести г-ну Фюре извинения от имени судебных органов. Что же до Ривара, то ему заочно присудили двадцать лет каторжных работ.

Подобных историй о Балмейере можно порассказать сколько угодно. В те времена он еще не пристрастился к драме и играл комедию, да какую! Послушайте-ка историю одного из его тогдашних побегов. Что-либо более забавное придумать трудно: мошенник написал длиннющее безграмотное послание следователю г-ну Вилле только для того, чтобы иметь возможность положить его на стол магистрату; оказавшись в кабинете, он рассыпал лежавшие на столе бланки и ухитрился бросить взгляд на образец постановления об освобождении заключенного.

Вернувшись в Мазас, жулик от имени г-на Вилле написал письмо, в котором тот по всей форме якобы просил начальника тюрьмы немедленно освободить заключенного Балмейера. Теперь недоставало лишь печати следователя.

Такая малость Балмейера не смутила. На следующий день он, снова потребовав отвести его к следователю, спрятал письмо в ладони и, оказавшись на месте, принялся кричать о своей невиновности и изображать сильный гнев. Затем, как бы в волнении схватив стоявшую на столе печать, он опрокинул чернильницу на голубые брюки сопровождавшего его стража.

Пока несчастный жандарм с помощью весьма сочувствовавших ему следователя и письмоводителя с печальным видом оттирал свои любимые штаны, Балмейер, воспользовавшись общим замешательством, хлопнул печатью по приказу об освобождении и в свою очередь рассыпался в извинениях.

Дело было сделано. Мошенник вышел из кабинета и, с пренебрежением бросив охранникам бумагу с подписью и печатью, заявил:

— С чего это, интересно, господин Вилле заставляет меня таскать его бумажки? Что я ему, лакей?

Стражи с почтением подобрали документ, и бригадир жандармов отправил бумагу по месту назначения, в Мазас. Это был приказ о немедленном освобождении некоего Балмейера. В тот же вечер негодяй был на свободе.

Так он сбежал во второй раз. А когда за кражу денег у Фюре его арестовали в первый раз, ему удалось дать тягу, подставив ножку и запорошив глаза перцем жандарму, который вел его в тюрьму. В тот же вечер, повязав белый галстук, Балмейер отправился на премьеру в «Комеди Франсез». Когда же трибунал приговорил его к пяти годам общественных работ за кражу денег из ротной кассы, он тоже чуть было не сбежал, попросив товарищей засунуть себя в мешок с ненужной бумагой, отправлявшейся на свалку, однако непредвиденная перекличка расстроила столь хорошо задуманный план.

…Впрочем, о похождениях молодого Балмейера можно рассказывать до бесконечности. Под именами графа де Мопа, виконта Друэ д'Эрлона, графа де Мотвиля, графа де Бонвиля, элегантный, всегда одетый по последнему слову моды, удачливый игрок, он разъезжал по приморским и курортным городам — Биаррнцу, Экс-ле-Бену, Люшону, — проигрывая по десять тысяч франков за вечер, окруженный хорошенькими женщинами, ссорившимися из-за его улыбки. Этот искусный шарлатан был к тому же и соблазнителем. Служа в полку, он покорил — по счастью, лишь платонически — сердце дочери своего полковника. Теперь вам ясно, что это был за человек?

И вот с этим-то человеком и собирался вступить в единоборство Жозеф Рультабийль!

* * *

Я полагал, что мне вполне удалось познакомить м-с Эдит с прославленным бандитом. Она слушала в глубоком молчании, которое в конце концов меня встревожило; наклонившись над молодой женщиной, я увидел, что она спит. Такое поведение могло дать мне вполне ясное представление об этой особе, но так как у меня появилась возможность вволю предаться ее созерцанию, во мне родились совершенно противоположные чувства, которые позже я тщетно пытался изгнать из своего сердца.