слову…

— Если ты о Варваре говоришь, так на нее я плюю и даже извинения не прошу.

— Отец…

— Вот тебе и отец! — Глаза у Авдея Сергиевича налились темным угольковым светом — сразу стал виден весь его строгий, непримиримый характер; попробуй обхитри, свороти такого.

Но Полина и сама была характером в отца, решила — раз уж настала такая минута, не надо и кривить душой, а лучше выложить в конце концов, зачем к отцу пожаловала; сам-то он не спросит — гордый, куда там…

— Из Свердловска-то я знаешь зачем приехала? — спросила Полина после некоторого молчания.

— Откуда ж знать… — поуспокоившись, но все еще ворчливо проговорил отец.

— Мать Варвару перевозила.

— Куда перевозила? — не понял Авдей Сергиевич.

— Дом-то наш совсем сгнил, жить невозможно, а тут как раз под снос попал. Завод расширяется, площади нужны под новые цеха. Дали матери Варваре квартиру однокомнатную; вот приехала, перевезла ее…

— А я при чем?

— При чем, при чем! — вспыхнула Полина. — Что вы все как звери окаянные. А при том… думала, может, съездим к ней, посидим, новоселье отметим…

— И это ты мне говоришь?!

— Тебе. Кому еще.

Авдей Сергиевич как-то оскорбленно-осуждающе, будто пристыживая дочь, покачал головой:

— Эх, как ни кругла бабья голова, а все же больше на кочан капусты похожа… Да чтоб я к Варваре поехал?! Я?! Да ты ответь, на кой хрен она сдалась-то мне? Ну?

— Так и помрете врагами?

— Да не враг она мне, не враг. А так — тьфу! Пустое место. Поняла или нет?

— А я-то думала, ты хоть к старости смягчишься… Как сычи, спрятались по разным углам. Сидят, лупят глазами, эх, ну и люди!

— Я ни от кого не прятался… Я, как видишь, живу здесь, у всех на виду, кому надо — двери мои всегда открыты. А что ты с этой выжившей из ума возишься — это твое дело. Доброе-то слово от нее слышала хоть раз в жизни? Ты ей — и то, и это, и пятое, и двадцатое, и в квартиру вон новую перетащила, а она небось опять тебя костит?

— Костит, — охотно согласилась Полина, чтоб хоть как-то разрядить разговор, и улыбнулась покаянно-рассеянно.

— И поделом тебе! — тряхнул седой бородой Авдей Сергеевич, но в глазах его — это было видно — угольки несколько поугасли, подернулись успокаивающей дымкой.

— А чаю-то нальешь еще? — улыбнулась Полина. — Или все, вконец осердился?

— Эх, Полинка ты, Полинка, добрая душа… — совсем, кажется, отходя от гнева, проговорил отец, взялся за чайник, налил сначала крутой заварки, а потом плеснул кипятка. — Женьку-то чего не везешь сюда? Лето!

— Да в лагерь на днях поедет. А сюда его, хоть тресни, калачом не заманишь.

— Не любит нашенские места?

— Да разве в том дело? К бабке, говорит, приедешь — ворчит на деда, к деду приедешь — чтоб о бабке ни слова не скажи…

— Подрастет — разберется, — безразлично обронил Авдей Сергиевич. — Какие его годы…

— Да и Борька, дурак, тоже его науськивает. Перед тобой, говорит, светлая чистая жизнь, а там ты как в яме какой… Берегись, Женька, стариков да старух, из ума выживающих…

— Муж твой, Борька-то, сразу видать — человек серьезный, почтительный.

— Смеешься, что ли?

— А нисколько… Уважение-то в чем? В том, чтоб что думали, то и говорили. Правда — она человека не уронит. А потом, ты на себя посмотри…

— Ну? — не поняла Полина и даже чашку отставила в сторону, оглядывая себя.

— Мечешься, как белуга угорелая, и там, и сям, аж под кошкин срам заглядываешь («Ну уж!» — махнула Полина рукой) — повсюду дерьмо хочешь вычистить, а ты скажи — получается?

— Получается, получается…

— А вот Борька твой тебе и говорит: не в том утеха, чтоб стариков мирить, а чтоб жили люди всяк на свой лад…

— Да никогда он такого не говорил!

— Не говорил? Зато об этом вся жизнь его говорит.

— И чего ты его всегда защищаешь? Мужика моего?

— Вот из того самого, что муж он, — усмехнулся Авдей Сергиевич, — из солидарности.

— А мать-то Варвара, знаешь, что говорит? Уедешь, Полина, в Свердловск — возьму веревку да и вздерну себя.

Авдей Сергиевич хрипло, долго, от души смеялся над этими словами; даже прослезился.

— Да никогда она не повесится! Ты сам ее повесь, выбей у нее табуретку из-под ног, убедись — все, конченая, а зайди хоть через десять минут — она уж в углу на табуретке сидит, живехонькая, глазенки мелкие горят, и вот поливает весь белый свет… «Чего это ты, Варвара?» — спроси у нее. А того, скажет, веревки еще такой на меня не сделали, чтоб я с ней не управилась, тьфу на вас, окаянных…

Полина, слушая долгую эту тираду отца, слегка наклонила в изумлении голову и сначала непонимающими, а потом веселыми, а еще потом — смеющимися глазами смотрела на воодушевленного своей речью отца. Чудны́е все же эти старики, ей-богу — чудные… С одной стороны на них посмотришь — вроде такие, с другой — совсем иные, не похожие ни на бога, ни на черта, ни на ступу с кочергой…

— Ну, спасибо хоть — успокоил, — проговорила Полина. — Я-то ведь не на шутку встревожилась: мать Варвара, она с норовом, выкинет еще номер — тебе же потом хоронить придется.

— Мне, что ли? — не понял Авдей Сергиевич.

— А кому еще? — нарочно с серьезным видом удивилась Полина.

— Э-э, нет… — погрозил отец пальцем. — У ней Зойка есть, зять, внуки да твоя еще семья — хватит народу, чтоб запихать, куда следует, с почетом.

— А ты — даже и венок не принесешь?

— Не то что венок, а и знать не хочу, живая она, мертвая. Помрет — пускай сама с собой разбирается.

— А к живой, значит, в гости не поедешь?

— Снова осердить меня хочешь?

— И спросить нельзя?

— Спрашивала — ответил. Ты там как хочешь с ней, а я такую женщину, как Варвара, не знаю и знать не хочу.

— Ладно, поняла. Спасибо за угощение. — Полина поднялась с табуретки, засобиралась домой.

— Еще и обиделась? — удивился Авдей Сергиевич.

— А хотя бы и обиделась, но ехать надо. Сначала к матери Варваре, а там и в Свердловск, домой. Дела-то не ждут…

Авдей Сергиевич покорно проводил Полину до ворот, приостановил чуть, нарвал в огороде гороху да бобов, сунул дочери:

— Женьке там отдашь… Извини, угощение не богато…

— Да чего там! — махнула рукой Полина. И, чуть задержавшись у калитки, выпалила скороговоркой: — На всякий случай запомни: улица Металлургов, дом 15, квартира 6.

Отец пропустил ее слова мимо ушей, спросил свое:

— К матери-то не забегала?

— В другой раз, отец. Сегодня вряд ли успею.

— К Варваре время находишь шастать, а до матери руки не доходят, конечно…

— Мама простит: живым нужно наше участие.