«Царская» аура ложилась и на памятники, посвященные столетию победы над Наполеоном. Эта волна пронеслась по России годом раньше, и на тот раз основным центром был Смоленск. Один памятник тогда уже существовал — часовня, выстроенная в 1841 году. Но патриотические чувства требовали выплеска, и к юбилею в городе соорудили целый памятный бульвар с бюстами военачальников, символическим оружием, нарядными мостиками и прочей атрибутикой — благо соседство древней крепости располагало к пафосу.

Главным же монументом стал так называемый «памятник с орлами», выполненный по проекту инженер-подполковника Н. Шуцмана. Памятник был аллегорией. Он представлял из себя скалу (то есть Россию), по которой карабкается воин в древних галльских доспехах (наполеоновский воин-захватчик). На скале гнездо с двумя орлами (русская монархическая государственность), и эти орлы отбивают воина от гнезда. Кстати, по неофициальной версии, это был памятник примирения и прощения. Якобы незадолго до торжеств в Смоленск приехал французский представитель господин Матон и попросил разрешения установить здесь памятник погибшим воинам, но только французским. В чем Матону было, разумеется, отказано. Ему, однако, намекнули, что учтут означенные благородные порывы. И якобы благодаря визиту представителя француз был представлен именно в роли вполне благородного галла, а не как-нибудь более гадостно.

* * *

Что касается памятников деятелям науки и культуры, то здесь предпочитали героев давно усопших, страсти по которым улеглись, и потому подвоха от подобных изваяний никто не ожидал. В частности, когда в 1832 году в Архангельске открыли памятник Михаиле Ломоносову работы скульптора Мартоса, идею приняли на ура. Об открытии памятника «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали: «Собравшиеся организованно прошествовали к памятнику от кафедрального собора. Там в присутствии большого числа горожан, представителей всех сословий, произносились речи, учащиеся читали свои стихи, играл оркестр Архангельского порта, были исполнены положенная на музыку ода М. В. Ломоносова «Хвала всевышнему владыке» и специально сочиненный кант. Вечером пьедестал памятника и ступеньки под оным были иллюминированы».

Первоначально памятник поставили на Ломоносовском лугу (название возникло одновременно с открытием статуи). Но довольно быстро стало ясно: поставили не там, где следовало. «Архангельские губернские ведомосги» сообщали, что памятник «расположен весьма неудобно, на низкой, болотистой площади, в стороне от главной линии городского сообщения. Для проходящих и проезжающих по Троицкому проспекту памятник теряется вдали, и подойти к нему ближе нельзя ни зимою, ни в большую часть лета. Зимою площадь занесена снегом, в начале и конце короткого лета она непроходима, как болото». К тому моменту площадь получила новое, солидное название — Ломоносовский луг. Но это не смутило отцов города, и памятник перенесли. Его описание оставил сам автор, Иван Петрович Мартос: «Ломоносов представлен стоящим на северном полушарии для означения, что есть северный поэт, и взирающим на величественное небесное явление с восторгом и умилением; гений, или ангел разума, подает ему лиру… На лире изображено вензелевое имя императрицы Елизаветы Петровны, коея века он был певец». В 1917 году жители Архангельска сбросили памятник «царскому прислужнику» с постамента. Он долго пролежал спрятанным под какой-то лодкой и лишь много лет спустя был установлен во дворе местного университета.

Нормально прошла подготовка к открытию в 1847 году в Казани памятника поэту и царедворцу Державину — эта фигура также не вызывала опасения у властей. Правда, не обошлось без курьезов. Когда пароход с камнем для постамента причалил к берегу, высоколобые умы из университета принялись кумекать — как бы эту дуру неподъемную с судна на берег переправить и доставить к месту назначения, да ничего при этом не порушить (дуру, разумеется, в первую очередь), да чтобы никто не пострадал. А приказчик при судне тем временем свесился с борта и обратился к праздной публике с воззванием:

— Народ православный! Вот приехал Держава, и перевезти его надо, а как это сделать, если ты не поможешь? Народ православный! Помоги перевезти Державу!

«Православный народ» быстренько соорудил громаднейшие санки (дело было летом, но колеса, разумеется, не выдержали бы) и на них доставил эту «Державу» туда, куда нужно. Вскоре памятник торжественно открыли — на месте, лично выбранном царем, то есть перед театром, но почему-то анатомическим. И лишь спустя 23 года памятник перенесли к более подходящему театру — оперному.

А вот с деятелями культуры было несколько сложнее. Неоднозначные они какие-то. То ли положительные, то ли отрицательные. Чуть ли не у каждого в кармане фига. В любой момент может достать ее, пусть даже и покойник. Поэтому инициаторы на всякий случай осторожничали. Установили, в частности, в 1845 году в Симбирске памятник Карамзину — в месте самом подходящем, перед городской гимназией. Автор — скульптор С. Гальберг. Подобно костромскому памятнику Сусанину, сам герой здесь занимал место второстепенное — довольствовался барельефчиком на постаменте. Венчала же тот самый постамент богиня Клио. Вроде бы ничего страшного. И что же получилось?

Ученик скульптора Н. Рамазанов писал об этом: «Некоторые из опытных художников осуждали Гальберга, зачем он поставил на пьедестал Клио, а не самого Карамзина. Впрочем, это предпочтение Клио, надо полагать, было сделано по какому-нибудь постороннему настоянию; доказательством тому служат два прекрасных глиняных эскиза статуй Карамзина, сделанных рукою Гальберга и составляющих теперь собственность пишущего эти строки».

А памятник и впрямь обескураживал. Поэт Н. Языков писал о нем Гоголю: «Памятник, воздвигаемый в Симбирске Карамзину, уже привезен на место. Народ смотрит на статую Клио и толкует, кто это: дочь ли Карамзина или жена его? Несчастный вовсе не понимает, что это богиня истории! Не нахожу слов выразить тебе мою досаду, что в честь такого человека воздвигают вековечную бессмыслицу».

В результате памятник получил прозвище «чугунная баба».

О том, какую роль играли и гимназия, и памятник в сознании простых симбирцев, писал актер В. Андреев-Бурлак: «На лучшей площади города Приволжска, как пленница, за решеткой, охраняемая четырьмя фонарями стоит, на гранитном пьедестале, фигура богини Клио. Каким образом попала она на этот, до сих пор еще дикий берег Волги? Она, гречанка, в своей легкой тунике, в эту зимнюю сторону? Полунагая в этот строго-нравственный город? Клио! Оглянись! Где ты? Чем окружена? Где ты нашла портики, колоннады, ниши с обнаженными статуями? Есть ли тут хоть что-нибудь греческое? Ионические, дорические ордера чужды этому городу. Здесь у нас есть свой, целомудренно-казарменный стиль. Посмотри — слева казармы, с надписью: «Дом градского общества»; прямо не дом, а какая-то стена с окнами; справа… Вот так срезался!.. Справа слышится греческая речь!.. Что ж это такое? Уж в Приволжске ли я?.. Это галлюцинация! В русском городе греческое учреждение! — Ну, конечно, галлюцинация… Нет! Речь льется с новой силой…

— Что это за учреждение? — спрашиваю я какого-то господина.

— Это болезненный нарост на нашей жизни, — высокопарно и вместе с тем грустно промолвил он и скрылся.