В пятнадцать лет я убежал из дома в Ленинград, чтобы попасть юнгой на корабль, как это было принято у моих героев. Но увы, я родился не в то время и не в той стране. Я не мог отправиться в плавание сразу по трем причинам: у меня не было визы, не было ленинградской прописки и я был несовершеннолетним. Там я впервые увидел море. Это был Финский залив. Я вошел в одежде в воду по пояс и дал себе клятву, что вернусь.

Я не сомневался, что после окончания школы поступлю в мореходное училище и буду штурманом дальнего плавания, но на медкомиссии обнаружилось, что у меня развивается близорукость. «Молодой человек, о море даже не мечтайте. Ни в гражданский, ни в военный флот вас никогда не возьмут», – сказал мне врач. Это меня так потрясло, что я больше не хотел жить. Несколько месяцев я мучился, как раненый зверь, пока не узнал, что в институтах страны есть факультеты океанологии, куда принимают студентов с небольшой близорукостью. Я учился тогда в седьмом классе. Мне пришлось ждать еще четыре года в автодорожном техникуме и три года в армии, прежде чем я смог приехать в Ленинград поступать на факультет океанологии. Узнав, что меня приняли, я почувствовал себя на седьмом небе: «Я буду океанографом, буду плавать по морям и океанам, я добился всего, чего хотел!».

Тогда я думал, что если буду изучать океанографию, моя жизнь будет связана с морем, и что даже если и придется сидеть в кабинете, то море уж конечно будет плескаться у самых окон. Позже я убедился, что океанография – это папка с цифрами. Можно быть океанографом, в глаза не видя моря и находясь к нему не ближе, чем астроном к планетам и звездам.

Нас, студентов-первокурсников, будущих океанографов, с головой окунули в бесконечные таблицы с цифрами, диаграммы и чертежи. Если бы среди цифр и формул изредка не попадались слова «приливы», «течения», «волны», я бы думал, что занимаюсь бухгалтерией или счетоводством.

Наконец, при кафедре океанологии организовали группу подводных исследований, и я, конечно, стал самым активным ее участником. Водолазное дело мы изучали с офицером-подводником. На Большом проспекте Васильевского острова была недействующая церковь. Под ее главным куполом установили водолазную башню глубиной двадцать шесть метров. К ней подведены торпедные аппараты, а внизу – специальная камера для выхода водолазов в воду. Церковь была буквально забита компрессорами и оборудованием с подводных лодок.

Прямо на клиросе у иконостаса располагалась рекомпрессионная камера на три отсека. Когда сидишь в одном из отсеков под давлением, через иллюминаторы видна роспись на стене – Божия Матерь и распятие Христа.

По приказу командования водолазы должны были погружаться голыми. С большим трудом девушкам в нашей группе было разрешено надеть купальники. А мы тренировались с ними голые.

Снаружи гиды толково объясняли иностранным туристам, когда и кем была построена церковь, и извинялись, что сейчас в ней идут реставрационные работы и потому осматривать ее просто не интересно. А мы стояли тут же у ворот и ждали, когда эти идиоты-иностранцы отойдут подальше, чтобы войти и начать водолазные тренировки.

Когда я прочел об изобретении акваланга, о людях-амфибиях, о том, что можно парить в воде как птица, я почувствовал себя так, будто я, родившийся в тюрьме, вдруг узнал, что за ее стенами есть привольный мир, есть луга и поля, где можно свободно гулять под солнцем. Я боялся мечтать о неосуществимом.

Вскоре после этого я увидел в вестибюле института объявление, что желающие заниматься подводным плаванием с аквалангом могут записаться у А. В. Майера, и у меня потемнело в глазах. Я испугался, что весь институт уже наверняка стоит в очереди, и я опоздал. Через несколько секунд, взлетев по лестницам, тяжело дыша, я ворвался в нужную комнату.

В большом помещении за десятком рабочих столов, заваленных папками, картами и бумагами, виднелись мужские фигуры, так бесцветно сливавшиеся с рулонами бумаги, будто сами были пишущими автоматами.

На меня удивленно смотрели личики в очках, с умненьким выражением, бледные, чуть крысиные, они только что ловко строчили карандашиками по бумаге и вот высунули серьезные мордочки из книжных страниц. Это были молодые ученые-теоретики. В самом углу за вопиюще гладким, без единой бумажки столом неуклюже сидел человек средних лет – сидел так, будто ни разу в жизни не сидел на стуле. Колени торчали поверх стола, а поза кричала: «Черт возьми, как за этим сидят!». Обветренное всеми ветрами лицо с крупными чертами, длинные бакенбарды, волевой подбородок и спокойная складка губ – передо мной был пират с «Веселого Роджерса», насильно усаженный за парту. Нужно было сделать усилие, чтобы не видеть черной повязки на его глазу, красного платка на голове и сабли за поясом. Это был Анатолий Викторович Майер. Таким я увидел его впервые.

Я направился к его столу.

– Приходилось бывать под водой?

Я рассказал о своих попытках погружения в… противогазе. Я служил в армии химическим инструктором саперного батальона, мы только что получили специальный противогаз для работы в дыму или отравленной атмосфере, и при первом же удобном случае я решился опробовать его под водой. Наш батальон как раз наводил понтонный мост через реку, и я взялся доставать оброненные в воду под понтонами гаечные ключи (командиру батальона эта идея очень понравилась). Мой наполовину самодельный противогаз – баллон от огнетушителя, редуктор со шлангами от газовой плиты и маска с гофрированной трубкой – позволял дышать под водой, хотя и с трудом. Чем глубже я погружался, тем труднее становилось дышать. На глубине пяти метров каждый глоток воздуха приходилось высасывать из загубника с сильнейшим напряжением легких, как если бы я при сильной жажде пытался напиться из сосуда с водой с отверстием в булавочную головку.

Прекрасно разбиравшийся в дыхательных аппаратах (он служил семь лет на флоте и имел солидный опыт), А. В. откровенно расхохотался, так что из бумажных джунглей на столах на мгновение высунулись потревоженные физиономии молодых исследователей. После очередной неудачной попытки закурить трубку (опять поднялись головы из-за бумаг) А. В. откинулся на спинку стула, глаза его все еще продолжили смеяться.

– Именно таких ребят я и ищу.

Потом он вытащил из ящика стола овальное стекло с резиновой окантовкой и положил передо мной. Я покрутил его в руках, не зная, что с ним делать.

– Это маска, – сказал А. В. , – ее надевают вот так. А это акваланг, – достал он из-под стола два тяжелых металлических баллона с ремнями.

Я смотрел на все это, как на крылья для полета.

– Хочешь подышать? – А. В. подал мне загубник.

Я потянул воздух всей силой легких, вцепившись в загубник зубами и губами, как в своем противогазе.

– Легче, – улыбается А. В.

Я вдохнул.

– Совсем легко.

Я еле держу загубник и ахаю-выдыхаю:

– Так легко! Не может быть!

Так неожиданно в моей жизни появился Майер, и тогда море, живое, первозданное, как в древние времена, широким потоком ворвалось в пыльные кабинеты и лаборатории и унесло меня к иным берегам.