Катя тут же бросилась распаковывать чемоданы, выуживать подарки и подарочки, многочисленные покупки. Мама охала, фыркала, прижимала руки к груди и хваталась за сердце. Это означало, что все понравилось. Немного припозднился приехавший с дачи отец с букетом и большим тортом. Ввалился в квартиру заснеженый, вкусно пахнущий свежестью улицы, и с холодными ярко-розовыми щеками. Тоже обнимал-целовал, охал и громко требовал еды.

За столом Катя с набитым ртом, вращая глазами, эмоционально рассказывала об увиденном, демонстрировала прямо в фотоаппарате кадры, отвечала на бесконечные вопросы. Умолчала она лишь о своем спутнике, коротко заметив, что долетела хорошо, только слишком долго.

Счастливые Боб и Луша лежали под столом у ее ног, и не было на целом свете ничего ближе и дороже всего этого.

А наутро каждого затянула своя привычная колея. Родители, взяв Лушу, вернулись к себе. Боб, десять дней тосковавший в родительской квартире, привычно разлегся в ногах у дивана, поближе к горячей батарее. Катя с утра пораньше поехала в офис, где бдительным стражем сидела Лидуся, единственный Катин сотрудник и помощница.

В ожидании Катерины у Лидуси уже томился Павлов, развалившись в широком низком кресле и вытянув на всеобщее обозрение покалеченную ногу с привязанной к гипсу старой кроссовкой.

Очередные взаимные охи-ахи, похлопывания по спине, громкие возгласы, и вот уже они втроем пьют за встречу привезенное Катей вино, заедая его заказанной через дорогу пиццей.

После традиционной раздачи подарков Павлов с Катей долго подводили итоги Катькиного «полного опасностей героического путешествия». Обсудили техническую сторону вопроса, финансовую, плавно перешли на досуг. Катя полезла в сумку за фотоаппаратом и неожиданно наткнулась на непонятный мягкий сверток в белом целлофане. Даже не сразу сообразила что это такое, а, догадавшись, ужаснулась: это были те самые ценности, которые ей вручил на хранение Поярков. Которые никак нельзя было потерять.

Катя не собиралась ничего рассказывать о ювелире Павлову с Лидусей, засмеют ведь. Особенно Павлов. И Катя, мучимая угрызениями совести, сразу сникла, потерялась, скомкала просмотр фотографий, комментарии ее были унылыми и односложными.

Когда Павлов уехал, бросив на прощание, что настроение у Катьки меняется, как у беременной, Катя еще помаялась, а потом поделилась все же своей заботой с Лидусей.

– Катюня, а ты его данные помнишь?

– Ну так… Основные паспортные, – слукавила Катя.

Не рассказывать же сейчас, что из данных больше всего ей запомнились сильные и мягкие руки, еще вчера обвивавшие ее кольцом.

– Давай!

– Поярков Михаил Кузьмич.

– Это хорошо. Имеем шанс. Лучше, чем Смирнов Владимир Николаевич. Год рождения может и не понадобиться.

Лидуся достала из стола пиратский диск с базами данных на горожан и бодро засунула его в машину. Поисковая система выкинула им всего двух Поярковых Михаилов Кузьмичей, причем одному из них было глубоко за семьдесят.

Вскоре Лидуся положила перед Катей бумажку с адресом и телефоном:

– Ловкость рук и немного мошенничества. Держи.

– Спасибо, – односложно ответила Катя.

Все происходило слишком уж быстро и просто. Она была еще не готова к такому повороту событий, и что делать со своими новыми знаниями не понимала.

– Звони, – потребовала заинтригованная Лидуся.

Но Катя не поддалась, пообещала позвонить как-нибудь потом, понесла какую-то ахинею, на которую даже сентиментальная любительница бразильских сериалов Лида выразительно вскинула тоненькие ниточки бровей и понимающе протянула:

– А-а-а…

И все-таки на Катю обиделась, надулась, как мышь на крупу, за своим компом. Еще бы, она приложила, можно сказать, свой умище, свои навыки, да и просто не чужой человек, а Катюня что-то темнит, и колоться не собирается…

А как колоться, когда сама не понимаешь толком, что делаешь и зачем. Ведь не позвонишь же и не скажешь:

– Слушай, Кузьмич, я долго думала и нашла достойный предлог. Хочу снова тебя видеть и…

Дальше «и» все было зыбко и неясно, вроде и лучезарно солнечно, а вроде и по-лондонски туманно. А тут еще предлагается выяснять все это при свидетелях. Нет, лучше потом. Может быть, вечером. Дома.

Вернувшись домой, Катя с удовольствием поотбивалась от слюнявых нежностей успевшего соскучиться Боба, взяла поводок и направилась вместе с другом в сумеречный, плохо вычищенный от снега парк.

Боб веселился, беззаботно размахивал на бегу ушами, а Катя медленно брела по аллеям и старательно отвлекала себя от мыслей о Пояркове.

Совсем как Скарлет О'Хара: «Я подумаю об этом завтра».

В первый же день жизни на новом месте маленькому таксу пришлось остаться одному. Перед уходом Катя долго сидела возле него на корточках, объясняя, что вернется при первой же возможности, что оставит ему еды, что не будет ругать, если он написает, где не положено.

А, возвращаясь домой, встретила у подъезда соседку, добрейшую старушку Марию Михайловну, добровольно растившую Катю много лет в дни особой родительской занятости.

– Катя, что у тебя там происходит?! – строго потребовала она объяснений. – Там целый день кто-то плачет. И так жалобно, так жалобно… Разве ж так можно? Ты бы хоть мне утром сказала, я бы присмотрела.

– У меня там, Марь Михайловна, щенок. Только он не мой.

– Все равно, пошто животину мучать? Завела – сиди дома, рости или не бери. Ну нет, Катя, как так можно?

Мария Михайловна выручала Катьку в большом и малом миллионы раз. Что же Катерина не догадалась, что щенок будет скулить?

Катя быстрее побежала домой.

Маленький пес вел себя исключительно сознательно: он ничего не изгрыз, не испортил в одиночестве, но и с оставленными ему игрушками не играл. И не ел. Он вытянулся в прихожей столбиком вдоль Катиной ноги, преданно смотрел в глаза, тоненько скулил от радости и мелко дрожал.

Катя, с навернувшимися на глаза слезами, бережно прижала его к себе, гладила по дрожащей спинке и терлась щекой о собачью голову. Потом она решительно позвонила Лидусе и сообщила, что ее не будет три дня.

Положив трубку, подмигнула собаке и доверительно сообщила:

– Ну вот, теперь мы будем заниматься твоими проблемами. Больше я не уйду. Ешь и собирайся. Мы едем на дачу.

Наморщив лоб и повращав маслинами глаз, осмысливая сообщение, щенок покладисто пошел к блюдцу и съел все подчистую. Катя собрала необходимые ей вещи, кое-какие рабочие бумаги – посмотреть на досуге, – подтерла образовавшиеся за день лужицы, и они отправились за город.

Катя догадывалась, что будут проблемы: мама наверняка была не готова взять вторую собаку. Уже несколько лет сердца всех членов семьи были безраздельно отданы Лукерье – изумительно послушной и покладистой шотландской овчарке. Но Катя надеялась, что гнев минует их с таксиком бедные головы.