– Итак, господа, на днях князь Радзивилл отправляется в Венецию. И будет готовить экспедицию и корабли для нашей поездки к султану. Что бы не давать повода к излишним слухам, мы отправимся в Венецию по рознь.

– В Константинополь, Ваше высочество! – закричал Радзивилл. – И если верность отечеству потребует от меня терпеть нужду до конца моих дней – буду терпеть, но мать-родину не предам!

– К сожалению, остается еще один важный вопрос: экспедиция потребует много денег... я знаю ограниченные ныне средства князя Карла...

– Все отдам, все, что есть! И будем верить, что мы получим помощь от Бога, как получаем от людей одни притеснения! – выкрикнул Радзивилл.

Принцесса взглянула на Лимбурга.

– Я готов во всем помочь своей будущей супруге, – начал Лимбург. И добавил: – Ее высочеству Елизавете Всероссийской.

– У меня уже есть план, господа, – продолжала принцесса. – Копии находящихся у меня завещаний русских царей должны быть немедленно показаны французским банкирам. Одновременно в газетах надо опубликовать подробный список крепостей, взятых моим братом Пугачевым. После чего немедля следует выпустить в Париже заем от моего имени как единственной законной наследницы Русской империи. Дадут, дадут деньги про клятые банкиры!

– Браво! – закричал Радзивилл.

– Скоро начнет светать. Пора расставаться, чтобы не возбуждать из лишних слухов, – сказала принцесса. – Мой офицер проводит вас обратно в Оберштейн, господа... Молодой незнакомец вышел из темноты и поклонился.

– Позвольте вам представить... – обратилась принцесса к Лимбургу. – Это Михаил Доманский...

Михаил Доманский. Польский шляхтич. В пятнадцать лет был пристроен дядей во дворец князя Радзивилла. Там, среди пиров, охот и диких оргий, вырос этот человек. Был избран депутатом сейма, принял сторону Конфедерации, участвовал в восстании против избрания королем Понятовского. После поражения бежал в Германию. И здесь вновь встретил своего прежнего господина Карла Радзивилла. Радзивилл целиком попал под влияние двадцатишестилетнего Доманского. Теперь на всех съездах конфедератов от имени Радзивилла выступал Михаил Доманский...

Кавалькада едет в лунной ночи. Подъехав к замку Оберштейн, Доманский прощается со всеми и исчезает во тьме.

Рассвет.

В замке Оберштейн, в гостиной у догорающего камина сидели Лимбург и принцесса.

– Как вы догадываетесь, мой друг, – насмешливо начинает принцесса, – с нашим браком придется повременить. Покуда я не сяду на русский трон. Надеюсь, тогда вашим родственникам не понадобятся бумаги? И вам не придется более собирать обо мне сведения по закоулкам Европы...

– Невероятно! – вздохнул Лимбург. – Вы готовы отвергнуть таинство брака ради призрачной мечты?

Она гневно взглянула на него. Он помолчал, но потом добавил

– Алин, мы одни. Поклянитесь мне... Более ничего не надо. Этой клят вы будет достаточно... Все, что я слышал сегодня, правда?

Она усмехнулась и торжественно сказала:

– Клянусь, что императрица Елизавета имела дочь от тайного брака, увезенную из России и воспитанную за границей!

– И кто же она, Алин? – не выдержал Лимбург. Она посмотрела на него бешеными глазами:

– Я, Ваша светлость! И запомните навсегда: Алин умерла. Есть принцесса Елизавета.

И вдруг потянулась к нему, поцеловала. Потом оттолкнула и сказала:

– А сейчас вы вернетесь в Нейсес. Но...

– И не спорьте, Телемак: вы должны выполнить важное дело... Благодаря вашей глупой ревности в тайну оказался посвящен посторонний. Он знает о готовящейся экспедиции, этот желчный и злой человек Я говорю о Рошфоре.

– Что вы еще хотите?

– Вы уже догадались. Я не могу рисковать делом всей своей жизни. Вы вернетесь в Нейсес и снова посадите, – она усмехнулась, – «верного Рошфора» в государственную тюрьму. И горе ему, если он выйдет оттуда, пока не свершится экспедиция к султану. Я не хочу мертвецов.

И она вновь страстно поцеловала князя, и князь, как всегда, обмяк

Лимбург и Рошфор отъезжают от ворот замка Оберштейн.

– Поглядите, Ваше высочество...

И Рошфор, смеясь, показывает на темные силуэты у стены замка. Лимбург молча глядит на лошадь, привязанную у потайной двери в стене.

– Не узнали, Ваше высочество? Это лошадь того самого поляка Доманского, который должен быть далеко отсюда...

– Послушайте, граф, – в бессильном бешенстве говорит Лимбург. – Ваша вечная подозрительность уже завела нас... вернее, вас в пропасть. Я не знаю даже, как сказать вам, но я должен вас...

– ...Арестовать! – говорит Рошфор, умирая от смеха.

– Но я не мог забыть эту лошадь... И в те недолгие часы, когда она допускала меня в Оберштейн, я всегда чувствовал присутствие этого человека. Появлялись кем-то написанные проекты ее писем турецкому султану, шведскому королю, гетману Огинскому. Теперь она переписывалась со всей Европой...

Замок Оберштейн. Принцесса, как тигрица, разгуливает по зале, когда входит Лимбург. Она швыряет ему в лицо скомканное письмо и кричит:

– Этот мерзавец! Этот хитрый подлый трус!

– К кому относится все это на сей раз?

– Гетман Огинский! И он смел называться моим другом! Я послала ему письмо в Париж, я предложила ему принять участие в моей экспедиции в Турцию с князем Радзивиллом... И что мне ответил этот жалкий изменник!..

Из письма Михаила Огинского принцессе 10 апреля 1773 года;

«Расположение мое к вам по-прежнему глубоко ноту в своем сердце... И поверьте, мой язык никогда не выдаст доверенной мне тайны. Но ваши предложения возбудили во мне воспоминания о временах оракулов, которые никогда не говорили определенно ни „нет“, ни „да“...»

– Этот негодяй делает вид, что не понял!

«И все-таки я желаю вам успеха, хотя не понимаю, какая дорога ведет к нему. Нет, нет, друг мой, лучше мне не быть вместе с вами в вашем начинании, ибо стоит мне только пожелать что-нибудь хорошее, как оно тотчас не исполняется...»

Она скомкала письмо, швырнула его на пол.

– Оказалось, этот трус уже ведет переговоры с Понятовским и Екатериной! Он решил вернуться в Польшу, он хочет получить отнятое имение – тридцать серебряников!

Наконец успокоилась, подняла скомканное письмо с пола, расправила:

– Это письмо я сохраню в своем архиве. Когда я сяду на трон, конфискую все земли этого предателя... Но зато другие дела хороши. Франция нас поддерживает, Радзивилл в конце недели выезжает в Венецию.

– Ах, дорогая, – вздохнул Лимбург, – мы перестали говорить с вами о чем-нибудь, кроме этой затеи.

– Вы смеете называть «затеей» святое предназначение? Лимбург усмехнулся: