После короткого разбора действий отряда, заокеанские советники пришли к неутешительному выводу: Дарвеш проявил несдержанность и нарушил строгие правила, которые на протяжении долгого времени изучал на занятиях и тренировках.

В последний день сентября капитан Маккартур прибыл в кабинет главного военного советника.

Тот был краток:

— Общий результат двух вылазок — неплохой. Восемь пусков — две сбитых цели.

Эдди кивнул. Статистика действительно радовала.

— В целом твоей работой я доволен. Но результат половинчат: ты хорошо натаскал Гаффара, а вот Дарвеш откровенно разочаровал. Если бы ни его промахи, мы могли бы рассчитывать на благосклонность далекого начальства. Не так ли?..

Тридцатилетний капитан напряженно молчал. Слова главного советника и его оценка не стали для него неожиданностью.

— Итак, мое решение таково, — попыхивая сигарой, процедил тот, — Дарвеш остается в лагере для повторного прохождения учебного цикла. Тебе придется зачислить его в только что набранную группу.

— Но, полковник, он крайне амбициозен! — живо возразил Эдди, — и воспримет это решение как личное оскорбление!..

— А что ты предлагаешь?

— Ну, скажем… — замялся Эдди, — скажем, я мог бы провести с ним несколько индивидуальных занятий. Повторить основной материал…

— У тебя и так не хватает времени — твои занятия расписаны поминутно.

Маккартур не сдавался:

— Он чрезвычайно эмоционален и вспыльчив! Ваше решение только усугубит…

— Плевать мне на его характер и темперамент! — неожиданно прорычал советник. — Меня интересуют способы реализации поставленной нам задачи. Кроме того, Эдди, ты плохо разбираешься в людях.

Молодой американец удивленно вскинул брови. Дескать, с чего вы взяли?! И вообще, при чем тут это?

— Да-да, ты плохо разбираешься в людях, — повторил старший офицер. — Я немало прожил в этой вонючей Азии и отлично знаю местные нравы. Дарвеш проявил себя слабаком и провалил операцию! А для настоящего моджахеда нет ничего более унизительного, чем показать слабость и оказаться не на первом, а втором или каком-либо другом месте. Уверяю, он выпрыгнет из своих широких штанов и докажет товарищам что неудача под Кабулом была случайностью.

— Что ж, посмотрим, — пожал плечами капитан.

Вряд ли полковнику было известно о том негласном соревновании между Гаффаром и Дарвешем, инициатором которого стал капитан. Дарвеш проиграл спор и оказался вторым. Или последним. Здесь полковник был прав. А вот на счет реакции амбициозного афганца, по мнению капитана, он здорово ошибался…

Из кабинета Эдди вышел с ухмылкой на постном лице. Он успел неплохо изучить двух лучших курсантов из прошлого набора: инженера и бывшего полевого командира. Последний и в самом деле обладал необузданным вспыльчивым нравом, замешанным на непомерных амбициях.

«Черта-с-два он станет другим — таких людей невозможно переделать! Да и незачем переделывать. Их просто нужно использовать, учитывая все нюансы нравов, привычек, темпераментов, — рассуждал Маккартур, направляясь в бар — пропустить стаканчик виски со льдом. — К примеру, Гаффара отправлять на затяжные задания, в которых надлежит неделями сидеть в засадах. А нетерпеливому Дарвешу поручать операции в окрестностях самых оживленных аэродромов и аэроузлов, где этому холерику не придется томиться в ожидании подходящей цели. Пришел, расставил расчеты, произвел пуски и также быстро исчез…»

Однако каково же было удивление капитан, когда через пару дней Дарвеш в хорошем расположении духа прибыл, согласно решению полковника, для повторных тренировок во вновь набранную группу. Со спокойной деловитостью он уселся за один из последних столов, достал свой старый конспект, авторучку и принялся аккуратно записывать материал за монотонно говорившим переводчиком…

Отпуск пролетает мгновенно, — я даже не успеваю опомниться.

В обратный путь собираюсь с тяжелым сердцем.

Во-первых, мама очень переживает из-за моего пребывания в Афганистане. За минувший год она поседела и сильно сдала. В 13-ой Армии отлично знают о боевых потерях наших войск, знает о них и она.

Во-вторых, теперь в Ровно остается моя любовь. За день до отъезда я отважился и на другой экспромт, сказав себе: «Штурмовать, так до полной победы!» И предложил Ирине стать моей женой. Она согласилась. Свадьбу решили сыграть после окончания командировки…

В аэропорт приезжаем вчетвером: мама, отец, я и моя невеста. Погода испортилась и в точности соответствует нашему дурному настроению: моросит мелкий дождь, холодный осенний ветер норовит сорвать с головы фуражку.

Ира передает небольшую сумку с какими-то вещами для своих родителей в Кабул. И молчит, не в силах перебороть душащие слезы.

Наступает тягостная минута прощания. Я тяжело вздыхаю, по очереди обнимаю родителей. Подхожу к девушке.

Поцеловав ее, шепчу на ушко:

— Не грусти, Ирочка. Все будет хорошо. Вот вернусь и…

А при этом думается и другое: «Если вернусь…»

И, не оборачиваясь, стремительно иду к объявленному для посадки сектору… Через сорок минут рейсовый гражданский самолет медленно отрывается от бетонной полосы и, набирая заданный эшелон, берет курс на юго-восток.

К концу дня планирую добраться до Ташкента. К утру с любым военным «транспортником» мне надлежит прибыть в Кабул. А доложить командиру эскадрильи о возвращении из профилактория я должен в течение следующих суток.

И вот я снова в Кабуле. В Джелалабад, вероятно, отправлюсь на одной из «восьмерок», которые частенько курсируют меж двух соседних военных баз. А сейчас сижу в огромной кабине «грузовика» Ил-76, медленно ползущего по рулежной дорожке, и рассматриваю в иллюминатор кабульский аэродром…

Самый обычный авиационный «улей»: единственная, но отличная полоса, длиной более трех километров; рулежки, множество стоянок, терминалы, ангары, модули… С севера аэродром окружают невысокие горы, с южной стороны он граничит с пригородом столицы Афганистана.

Впервые оказавшись над Кабулом полгода назад, мы, затаив дыхание, смотрели вниз на непривычную глазу картину в светло-песочных тонах. И если аэроузел справедливо было бы сравнить с пчелиным ульем, то Кабул, безусловно, виделся исполинским муравейником.

В самом городе мне побывать довелось, и впечатление о нем только усилили увиденное с высоты птичьего полета: уходящие в небо минареты; узкие улочки; тысячи глинобитных домишек с крохотными, огороженными каменными дувалами, двориками; торговые ряды бесконечных базаров. Верблюды, ишаки, лошади, повозки. Пыль, назойливые мухи; неприятные резкие запахи, перебивающие ароматы восточной кухни; шум и выкрики торговцев. И десятки тысяч мужчин почти в одинаковой одежде: в пиранах и туммунах — в рубашках и штанах из грубой хлопчатобумажной ткани. Разнообразие касалось лишь головных уборов: чалмы, тюбетейки, цигейковые «пирожки»… Женщин на улицах меньше; их однообразная по покрою одежда все-таки отличается хотя бы расцветкой.