Набравшись духу, она спросила:

– А Сережа много обо мне говорил?

– Да, конечно. Он же был в тебя по-настоящему влюблен. Вот ведь, а умер, так тебя и не дождавшись.

Да, теперь уже не скажешь "я вовсе не была его невестой". Маша опустила взгляд в тарелку и стала рисовать вилкой спирали из темного соуса.

– Я хотел тебя спросить, - сказал Иван. - Ты вряд ли знаешь, но все равно.

– Конечно, - улыбнулась Маша.

– Сережа ничего тебе не говорил про деньги? Он должен был забрать для конторы крупную сумму. Триста шестьдесят тысяч рублей. Он их забрал позавчера вечером у клиента, и мы не знаем, где они.

– А в квартире? - спросила Маша, пытаясь пересчитать триста шестьдесят тысяч рублей в шекели или доллары.

– В квартире нет. Я и сам искал, и ментам сказал. Ничего нет.

– А Сережа точно забрал деньги?

– Да. Я говорил с ним накануне, он так и сказал, что забрал и упаковал. Упаковал компактно.

– А их что, трудно было компактно упаковать?

– Да.

– Чемодан? - с замиранием сердца спросила Маша.

– Нет. Кейс. Может, небольшой ящик. - И Иван показал руками размер. Получилось что-то вроде большой коробки из-под туфель. Маша в жизни не видела столько денег. Она вздохнула и сказала:

– Нет, мне он ничего не говорил.

Сидеть в каньоне над чашкой кофе, вдыхать кондиционированный воздух, думать о Маше Манейлис. Пытаться разглядеть ее черты в проходящих девушках: поворот головы, отброшенные назад волосы, маленькие руки, вылезающие из широких рукавов, плавность движений, особенная манера держать сумку при ходьбе, мягкая интонация, слова незнакомого языка. Горский вертел в руках Машин мобильный. Она оставила свой пелефон перед отъездом, сказав, что роуминг все равно дорог, а Горскому может пригодиться. Отдашь потом Женьке, зато сам не потеряешься. Так Горский стал Машиным секретарем: ему самому никто не звонил, так что он то и дело объяснял, что Маша в Москве, будет нескоро и пускай больше не звонят. Иногда появлялись какие-то люди, говорившие на иврите: по счастью, все знали английский. Горский не выключал телефон - ему нравились звонки, нравилось, что люди произносят Машино имя, и он в ответ тоже говорит, что Маши нет и будет нескоро.

Он подозревал, что они не встретятся. Документы обещали оформить быстро, в американском посольстве сказали, что проверят по компьютеру, в российском намекали на оплату наличными. Похоже, до конца отпуска Горский успеет вернуться домой, в Калифорнию. Это означало, что он не увидит Машу - в этом году, и, возможно, еще много лет. И вот теперь он смотрел на проходящих мимо девушек, выискивая похожих на Машу. Он не умел отличать арабок от евреек, во всяком случае - в этом городе. После Калифорнии непривычно мало черных и совсем нет азиаток - можно считать, что почти каждая девушка чем-то похожа на Машу. Поворот головы, маленькие руки, манера придерживать сумку. Далекая любовь - самая надежная, в ней нельзя обмануться.

Зажужжал телефон. Горский взял трубку и сказал "алле", гадая, как будут просить Машу на этот раз: по имени, по фамилии, по-русски или на иврите.

– Привет. - Слышно было хорошо, будто Маша звонила не из Москвы, а из соседнего города.

– Как ты? - спросил Горский.

– Я ничего, - ответила Маша, - только Сережу убили.

Ага, подумал Горский, ну вот опять. А попади я в Москву, раз в жизни осмотрел бы место преступления. Почему-то он вспомнил анекдот про ребе, который одну за другой выдавал дочерей за одного и того же человека. Они умирали, и человек брал в жены следующую. Анекдот кончался тем, что многократный зять говорил: "Вы будете смеяться, ребе, но ваша младшая дочь тоже умерла". Героем этого анекдота и почувствовал себя Горский.

– И как? - спросил он, - зарезали или отравили?

– Застрелили, - удивленно ответила Маша, а Горский подумал: "Хоть какое-то разнообразие".

За последние четыре года ему несколько раз уже приходилось расследовать убийства. В 1994 году полусумасшедшая девушка бросилась под машину почти в то же время, когда тридцатилетняя Женя умерла, отравленная на даче одноклассника своего мужа, молодого и удачливого бизнесмена. Через два года на лестнице дома в Хрустальном проезде нашли именинницу, зарезанную в разгар праздника. Каждый раз Горский оказывался консультантом людей, причастных к убийству, - и теперь, услышав, что Машин друг убит, он потрясенно замер посреди каньона.

– Тебе уже угрожают?

– С чего бы это? Вовсе нет, я же тут ни при чем.

– А кто на подозрении?

– Откуда я-то знаю? - сказала Маша. - Этим милиция занимается. Какая-то специальная милиция, которой Сережино начальство за это платит. Или не за это. Ну, неважно.

Горский задумался. Расследование продвигалось как-то вяло: раньше люди сами прибегали к нему с вопросами, а Маша явно не собиралась расспрашивать. Может, чувствовала, что он вряд ли способен ей помочь? Страна изменилась, он не был там уже три года. Вот если бы в Сан-Хосе кого-нибудь убили - тогда, конечно, другое дело. Он вздохнул и сам спросил:

– А ты скоро приедешь?

– Через три недели, - ответила Маша. - У меня же билеты с фиксированной датой, куда я денусь?

– А что ты там будешь делать, если твоего Сережу убили?

– Тут у него куча друзей осталась. Они обо мне заботятся, такие милые люди. Иван Билибинов, помнишь, я тебе рассказывала. И вот еще такая штука, - и она понизила голос, словно кто-то мог подслушать, - они считают меня его невестой.

– Ты же говорила, что вы просто друзья? - возмутился Горский.

– Да мы и были просто друзья, - ответила Маша, - но он зачем-то всем говорил, что я - его невеста.

Почему-то Горский сразу вспомнил старую балладу о невесте мертвеца. Сам Бог врагом Леноре, о горе мне, о горе! Захотелось спросить, знал ли Волков, что его убьют к Машиному приезду. Интересно, подумал Горский, почему все убийства вокруг отдают какой-то дурной мистикой? Нет бы хоть раз что-нибудь заурядное, банальное и бытовое.

– А что ты сейчас делаешь? - спросила Маша.

– Я сижу в Гранд-каньоне, на этом… Неве-как-его-там…

– Неве-Шаанане, - сказала Маша. - И как тебе в Гранд-каньоне?

Каньонами в Израиле почему-то называли большие торговые центры, типа обычных американских моллов.

– Мне хорошо, - сказал Горский, - прохладно.

И почему-то снова вспомнил: Месяц светит нам, гладка дорога мертвецам.

Маша с досадой повесила трубку. Позвонила Горскому, чтобы утешиться после разговора с мамой, которой ничего не стала говорить про Сережину смерть, незачем ей знать. Сказала коротко, мол, все хорошо, не могу больше говорить, ладно, пока. Чай, не маленькая девочка, не обязана отчитываться, даром, что опять, как когда-то, звонит из Москвы. Но с Горским-то собиралась нормально поговорить, а вышло по-дурацки - и по-дурацки вдвойне из-за того, что беседовала из офиса "Нашего дома": Иван сказал, что в гостинице - грабительские тарифы, лучше от них позвонить, Гена смотрит на это сквозь пальцы, ей можно, она - Сережина невеста. Маша согласилась и теперь жалела: беседа вышла скомканная, казалось, весь офис слушает.