Ставка на инновационное развитие несовместима с деиндустриализацией, которая реально происходит в России. И никто из верховной власти не заявлял о намерении повернуть этот вектор реального развития, «курс реформ неизменен!». Да и в идеологии никаких изменений не происходит. Доктрину деиндустриализации, заявленную с самого начала реформы, развивает академик РАН Н.П. Шмелев. Он исходил (в 1995 г.) из иррациональной веры в постиндустриализм: «Если, по существующим оценкам, через 20 лет в наиболее развитой части мира в чисто материальном производстве будет занято не более 5 % трудоспособного населения (2-3 % в традиционной промышленности и 1-1,5 % в сельском хозяйстве) — значит, это и наша перспектива».

Давайте вчитаемся в каждое из этих утверждений. Откуда взялся нелепый постулат, согласно которому к 2015 году «в наиболее развитой части мира в материальном производстве будет занято не более 5 %»? Это полностью противоречит всему тому знанию, которое к середине 90-х годов было накоплено о постиндустриальном обществе Запада.

Было показано, что это вовсе не «деиндустриализованное» общество, а общество гипериндустриальное. Именно благодаря ускоренному развитию своей отечественной промышленности страны Запада смогли территориально (!) переместить ее трудоемкую, энергоемкую и «грязную» часть в зарубежные предприятия или отделения своих транснациональных корпораций. Но и там производство, использующее дешевую рабочую силу, остается частью той же самой отечественной промышленности Запада. Поэтому реализуемая в России деиндустриализация никак не обеспечит нам ту же «перспективу», что и Западу.

Аутистическая утопия «постиндустриализации», которая, якобы, позволит человечеству обходиться без материального производства (промышленности и сельского хозяйства), культивировалась не только в сознании прорабов перестройки и не только в 1990-е годы. Она была унаследована и нынешней властью России.

Ей, например, был подвержен Г. Греф — министр по делам экономического развития России. В апреле 2004 года он представил свой образ будущего на научной конференции, которую живо обсуждала пресса. Вот выдержка из доклада Грефа: «Призвание России состоит в том, чтобы стать в первую очередь не руками, а мозгами мировой экономики!» — таков был первый тезис министра. Впрочем, он сам тут же его и опроверг: «Этого нельзя сделать ни за десять, ни за пять лет, но мы должны последовательно идти в эту сторону».

Попробуйте понять, что это за цель поставлена перед Россией — «стать не руками, а мозгами мировой экономики»… Как эта цель может быть структурирована в программах, заданиях, финансовой и кадровой политике? Что значит «идти в эту сторону», причем последовательно?

Затем последовал странный вывод: «Могу поспорить, что через 200-250 лет промышленный сектор будет свернут за ненадобностью так же, как во всем мире уменьшается сектор сельского хозяйства».

И это говорится в стране, которая всего два поколения назад могла провести самую форсированную в истории индустриализацию, выполнить точно по графику программы типа атомной и ракетно-космической! Каково было слушать эти целеполагающие рассуждения людям с реалистическим мышлением, тем более тем, которые участвовали в больших инновационных программах как специалисты?

Продуктом аутистического сознания является и ставшая общепризнанной в «верхах» установка, что Россия якобы уже преодолела кризис и находится на пути к процветанию. В президентском Послании 2007 года В.В. Путин сказал: «Россия полностью преодолела длительный спад производства».

Встает вопрос: какими показателями пользуется власть? Может быть, власть не может называть вещи своими именами и ставить задачи, соизмеримые этим вещам? Тогда что ей мешает? Невозможность эта определена самим масштабом и динамикой кризиса или желанием массового сознания слышать только приятные сообщения? Но если так, то в обоих случаях цели должны ставиться совсем другие и совсем по-другому.

Если верить Росстату, объем промышленного производства в России к концу 2006 года лишь на 3 % превысил уровень 1980 года. В дореформенном 1990 году промышленное производство РСФСР было почти на треть больше, чем в РФ 2006 года, и нам еще очень далеко до того, чтобы этот спад преодолеть — мы пока лишь слегка оживили старые парализованные мощности. А производство в машиностроении в 1990 году было на 46 %, т. е. почти в полтора раза больше, чем в 2006 году. Мы уж не говорим о том, что спад в 2008-2009 годы был более резким, чем даже в 1992-1993 годах.

С сельским хозяйством дело обстоит еще хуже — нам еще очень далеко до уровня 1980 года, и мы к нему приближаемся медленно, ежегодные приросты малы. Провал колоссальный, ряд отраслей почти утрачены. Нужна мобилизационная восстановительная программа. Но способна ли верховная власть ее предложить при таком состоянии мышления?

Рассмотрим на конкретных примерах, как происходит деградация рационального мышления в ходе российской реформы. В начале реформы в слово-заклинание превратилось такое туманное понятие, как «рынок». Одни видят в нем доброго ангела, а другие — почти всесильное исчадие ада. А попробуй спроси, что каждый под этим понимает — ничего определенного не скажут. Но готовы воевать ради этого призрака или против него. Дж. Гэлбрейт, один из виднейших современных экономистов, сказал о планах российских реформаторов перейти к рынку: «Говорящие — а многие говорят об этом бойко и даже не задумываясь — о возвращении к свободному рынку времен Смита не правы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить».

Психическое отклонение клинического характера — вот как воспринимался замысел реформы в России видными западными специалистами, не имеющими причин молчать! Сложное явление, положенное в основу хозяйства западной цивилизации, представили пустым, бессмысленным штампом!

При выработке доктрины реформ ведущие экономисты и социологи игнорировали одну из главных проблем, поставленных еще Адамом Смитом, — угрозы, которые несет с собой рынок. С самых первых шагов становления современного капитализма была выдвинута задача не допустить «перетекания рыночной экономики в рыночное общество». А в России, наоборот, сразу занялись организацией такого «перетекания». Какой провал в мышлении!

Западные философы, начиная с Гоббса, были озабочены тем, чтобы государство-Левиафан ограничило свободу рынка и корыстолюбие торговцев, угрожающее разрушить общество; а в России поднимали наверх теневиков и воров, чтобы они сломали государственные механизмы. Один из зачинателей институциональной политической экономии Ален Кайе пишет: «Если бы не было Государства-Провидения, относительный социальный мир был бы сметен рыночной логикой абсолютно и незамедлительно». А российские академики были ослеплены утопическим образом рынка-спасителя. Гипостазирование, господа!..

Ключевым словом перестройки было — «дефицит». Оно означает нехватку. И в то же время обществоведы уверяли, что в брежневский период «мы задыхались от дефицита», а реформа устранила дефицит и наступило изобилие. Но пусть бы интеллектуал объяснил сам себе, как может образоваться изобилие при спаде производства. Много производили молока — был дефицит; снизили производство вдвое — наступило изобилие. Это же выпадение из рациональности!