— И за это вы продали душу дьяволу?! — прошептал я.

И тут она неожиданно разрыдалась, горько и жалобно.

— Я только сейчас стала понимать, что наделала, — всхлипывала она, — только сейчас меня начала мучить совесть.

— Что же произошло? Отчего вы так неожиданно прозрели?

— Я полюбила, отец мой. Впервые в жизни я полюбила — чистого, благородного, доброго человека. И поняла, что рядом с ним я чудовище. Боже мой, сколько зла я натворила! Знали бы вы, как тяжко раскаяние. Я не сплю ночами, призраки убитых девственниц приходят ко мне, протягивают руки, душат… Их крики до сих пор стоят в моих ушах… Мне нужна кровь, чтобы не стареть, но я не могу, не хочу больше убивать! Что мне делать, святой отец? Умоляю, научите!

Говорить, какое жуткое впечатление произвела на меня эта исповедь, думаю, не стоит. Вы и сами можете догадаться. Я смотрел на нее с отвращением, мое желание отомстить разом испарилось. Господь и так покарал ее сверх всякой меры. Мне же оставалось лишь вывести ее на чистую воду.

Графиня змеей соскользнула с кресла и упала передо мной на колени.

— Я не хотела, я не думала! — кричала она.

Меня трясло, тошнило, ноги дрожали так, что я с трудом встал со стула. Помню, из последних сил я бормотал что-то про пост, про покаяние… Но она не слушала, рыдания ее становились все сильнее. У нее начиналась истерика.

Оставаться и смотреть на это отвратительное зрелище я не собирался, а потому выскочил за дверь, схватил Дорку за локоть и потащил к клетке.

Едва мы приблизились, преподобный в моем теле, сидевший на полу, вскочил и с воплем бросился к нам. Я велел Доротее открыть замок, и она не посмела ослушаться. Отомкнув его дрожащими руками, она замерла и взглянула на меня, как послушная овца. Грозным голосом я провозгласил:

— А теперь приказываю тебе именем Господа показать нам тайный ход.

Она покорно кивнула и заскользила по коридору, а я, подхватив под мышки ослабевшего бедолагу-священника, поспешил следом. Мы бесконечно поворачивали в разные ответвления, спускались по каким-то лестницам, и наконец Дорка остановилась, открыла небольшую сводчатую дверь и кивнула:

— Туда, святой отец.

Она вынула из держателя факел и сунула мне в руку, добавив пару монет. Я шагнул в проход, но тут же остановился, обернулся и спросил:

— Пойдешь с нами?

Несчастная беззвучно зарыдала, лицо ее перекосилось.

— Не могу, святой отец… Здесь моя дочь.

Я коротко кивнул и двинулся вглубь подземного хода.

Потрясенный викарий долго молчал.

— Я не в состоянии в это поверить! — наконец воскликнул он.

— Увы, друг мой, это чистейшая правда. Именно такую историю поведала мне графиня Батори.

— Просто страшно подумать. Столько убийств — и ради чего?!

Голд глубоко вздохнул и потряс головой, словно сбрасывая страшные воспоминания.

— Для этой женщины они стоили того.

— А что за мужчина, которого графиня полюбила? Она имела в виду вас?

— Не знаю, Джон. Возможно. Но так ли это, навсегда осталось тайной.

— И чем же закончились ваши приключения в замке Чейте?

— Ах, да… Подземный ход привел нас в пещеру на краю деревни, я дотащил святого отца до постоялого двора и положил на постель. Он был очень слаб, но упорно торопил меня вознести молитву о чуде обмена телами. Я не стал его дольше мучить, сел рядом, снова притворился, что молюсь, а сам мысленно произнес волшебную фразу. Когда привычная пелена спала, я, едва дыша, лежал на кровати, а передо мной сидел все еще не пришедший в себя священник. Вскочив со стула, он принялся ощупывать ноги, руки и все спрашивал меня: «Свершилось? Свершилось?»

Вскоре он убежал, а я остался один. Надеюсь, Господь простит мне шутку над его служителем. Уверен, с тех пор святой отец и впрямь поверил в чудеса.

Я отлеживался на постоялом дворе еще сутки, а потом двинулся домой. Немного пришел в себя после пережитого, а потом направился в Надьбич к графу Дьёрдю Турзо и рассказал историю Эржебет. Зная то, что знал я, он уже не мог не принять меры. Оказалось, моя жалоба стала далеко не первой, более того, нечто похожее на расследование уже велось. Однако после моего рассказа оно ускорилось, по всем окрестным деревням были разосланы дознаватели, собиравшие показания. Когда информация отовсюду начала стекаться к графу, он пришел в ужас: юные крестьянки пропадали в окрестностях Чейте сотнями.

Сразу после Рождества Турзо с большим отрядом отправился в замок и предъявил графине Батори обвинение. Она и ее сообщники были арестованы. В замке провели обыск и наткнулись на три свежих трупа. Как видите, эта дама не оставила своих милых привычек.

Дознаватели пошли дальше, перекопали весь лес и обнаружили десятки зарытых скелетов. Среди них было и тело Томаша Надя. Я опознал его по одежде и приказал перевести в поместье. Он похоронен в семейном склепе, и чувство вины перед этим человеком терзает меня по сей день.

Дело дошло до суда, но приглашать на него Эржебет не стали, дабы не позорить ее род. Я, как и сотни других свидетелей, давал показания. Естественно, я умолчал об исповеди графини, но рассказал о трех трупах, найденных мной в лесу, о смерти Агнешки и Марии Шандор и, конечно, о зрелище, которое видел в ту ужасную ночь, когда Дорка забыла запереть тайную дверь. Иногда я думаю — может, она специально оставила ее открытой, чтобы я мог все увидеть и разоблачить хозяйку? У Доротеи в замке подрастала дочь, и она не могла не бояться, что однажды графиня убьет и ее.

Суд признал Эржебет Батори и слуг виновными в восьмидесяти убийствах. Я пытался в своих показаниях хоть как-то обелить Дорку, но это не помогло, ее вместе с Илоной приговорили к сожжению, Фицко — к отсечению головы, а третью служанку, Кату Беницку, казнить не стали, сочтя ее участие вынужденным.

Саму же графиню хоть и оставили в живых, но вряд ли она была этому рада. Ее замуровали в замке Чейте в собственной спальне, заложив кирпичом окна и дверной проем. Оставили лишь узкую щель, чтобы передавать пищу, поставили у двери часового и… забыли о ней. Эржебет прожила еще три года, тихо, молча, никого ни о чем не прося.

Много лет спустя я узнал, что Батори была протестанткой. Ума не приложу, зачем ей понадобилась исповедь… Видимо, под воздействием любви душа графини немного очистилась, и ей стало так тяжело носить в себе эту жуткую ношу, настолько захотелось выговориться и быть выслушанной, что она пренебрегла правилами и позвала католического священника, ведь он был обязан соблюсти тайну исповеди. Если честно, мне даже немного жаль ее, она стала заложницей собственных представлений о величии.

— А что же сталось с вами? — осторожно спросил викарий.

— Не знаю, как объяснить, дорогой друг… Конечно, было очень тяжело. Моя возлюбленная погибла, отец тоже. Я чувствовал себя так паршиво, будто сам был помощником графини Батори. Конечно, мне удалось остановить ее и спасти немало возможных жертв, но случившееся подействовало на меня угнетающе. Даже сейчас, вспоминая об этой истории, я испытываю то же пакостное чувство.