– Все, что вы рассказали, товарищ капитан, требует тщательной проверки, – откуда-то издалека донесся до него голос лейтенанта и вернул его к действительности.

Саша и в жизни, и по всем анкетам был безупречно чист, тем не менее, его выходом из окружения особист уже интересовался несколько раз, задавая совершенно одинаковые вопросы и записывая ответы на них на листках бумаги.

С каждым ночным вызовом у Саши нарастала неприязнь к этому лощеному, ограниченному человеку.

Он ничуть его не боялся – после того, что он там увидел, пока жив, дал себе зарок не забыть… он же летчик, а там… хуже зайца! Как крыс гоняли… Каждый думал… только бы в щель проскочить. С воздуха вся земля одинакова, раньше только в газетах читал: там немцы деревню сожгли, там старика танками разорвали, там ребенка повесили. А тут… все своими глазами… После Запорожья он стал настоящим солдатом, и теперь уже ничего не боялся; подозрительность и бессмысленное упорство особиста, каждую ночь лишавшего его сна и мучившего нелепыми вопросами, вызывали в нем не без труда сдерживаемое глухое бешенство.

Именно тогда у него на мгновение возникла мысль покончить с собой, но на счастье, при переводе в запасной полк у него забрали пистолет.

Очень быстро, усты дившись своей минутной слабости, а может быть, под влиянием того же Вадима Фадеева, он пришел к выводу, что за свою правоту надо бороться, и бороться конкретным делом. Умирать, так в бою, а не на берегу моря. Жалко, конечно, что нет возможности пойти в бой и там доказать свою правоту.

Освобождение от особиста пришло неожиданно, как это часто бывает в жизни. Как-то вечером, едва он появился в общежитии, как к нему бросились поджидавшие его летчики – комиссар Погребной здесь! Его привезли из госпиталя и поместили на квартире.

Михаил Акимович Погребной был человеком старой партийной закваски. Воевал в полку он с первого дня, хорошо разбирался в партийной работе, умело ее проводил. Без него не проходило ни одно полезное начинание, как, впрочем, и устранение различных недостатков. Сам он не летал, но в душах летчиков, их переживаниях разбирался подчас не хуже, чем те, кто летал с ними на боевое задание в паре или в шестерке.

Регулярно встречаясь и беседуя с человеком с глазу на глаз, он подымал боевой дух у тех, кто приуныл или захандрил в сложной обстановке. И еще: после двух-трех партийных собраний, на которых Погребной выступал с докладом и на которые летчики смотрели скептически, – нужны ли они в боевой обстановке? – выяснилось, что они тоже являются важным делом, потому что помогают воевать. Комиссар умел задеть людей за живое, поднять их, возвысить над повседневной суетой.

Иногда летчики ворчали из-за придирчивости Михаила Акимовича: к чему эти постоянные напоминания о строевой дисциплине, требование застегивать гимнастерку на все пуговицы, чтобы люди не забывали отдавать честь друг другу, рапортовать по форме.

Ветераны полка повиновались вначале этим требованиям нехотя, лишь бы избежать неприятных объяснений с начальством. Однако воинская подтянутость, о которой забыли в первые месяцы войны, постепенно стала возвращаться, и Покрышкин, почувствовав, что эта привычка благоприятно сказывается на боевой работе летчиков, сам стал неуклонно ее исполнять. Подчиненные, естественно, последовали примеру своего командира.

Первое время у Саши не складывались отношения с Погребным. Он не любил, когда ему начинали разъяснять вещи, в которых он прекрасно разбирался сам. Но постепенно между ними сложились хорошие отношения, и оба относились друг к другу с большим уважением. Весной 42-го в городке Краснодоне Покрышкин был принят в партию, и партбилет ему вручали Погребной с парторгом Крюковым.

…На следующее утро Саша постучался в дверь квартиры комиссара.

– А-а, Покрышкин, входи, входи, – приветствовал его Погребной. – Хорошо, что зашел. А я вот, видишь, все никак не встану. Скучал по своим, еле вырвался из госпиталя.

Комиссар был еще бледен, слаб, но глаза уже были оживленные. Чувствовалось, что здоровье его идет на поправку.

– Ну, рассказывай, что там случилось с тобой.

Он удобнее прилег и приготовился слушать.

Саша подробно рассказал о том, что произошло, показал копию характеристики, которую Исаев направил в трибунал, сообщил, что командир полка отозвал из Москвы представление его к званию Героя Советского Союза, подписанное им, Погребным, и бывшим комполка Ивановым.

– Да, Покрышкин, положение у тебя сложное. Надо хорошенько подумать, как тебе помочь.

Погребной задумался.

– Я понимаю, Михаил Акимович, что совершил глупость, – сбивчиво, волнуясь заговорил Саша. – Но согласитесь, одно дело наказать человека за провинность, и совсем другое – расправиться с ним. Я очень прошу вас, напишите на меня объективную характеристику в трибунал. Вы меня знаете с сорок первого, и ваше слово будет весомым.

– Конечно, я тебя знаю, – согласился Погребной. – И ты правильно говоришь – нельзя в человеке перечеркивать все хорошее, если даже он ошибся. А вот видишь, даже в такое сложное для страны время находятся люди, которые поступают иначе: споткнулся кто-то, ну и втаптывай его в грязь, а не то еще поднимется и обойдет. Вот у тебя сколько боевых вылетов?

– Больше четырехсот.

– А сбил сколько?

– Официально двенадцать, есть еще и незасчитанные.

– А когда мы с Виктором Петровичем готовили на тебя представление на Героя, было семь сбитых самолетов и около трехсот боевых вылетов. Вон все выросло насколько. Этого не перечеркнешь…

Комиссар приподнялся и оперся на локоть. И как он это обычно делал, сидя под крылом самолета в перерывах между вылетами, стал неспешно рассуждать о недопустимости горячности в поведении для такого зрелого летчика, каким является он, Покрышкин, что на него равняется молодежь и берет с него, лучшего воздушного разведчика в полку, пример. Сожалел об отсутствии Иванова, что дело раздули и оно зашло слишком далеко, а закончил тем, что пообещал сегодня же написать характеристику и передать ее в штаб полка.

– Так что иди, дорогой, включайся в жизнь полка, все утрясется, – успокоил Сашу комиссар.

От Погребного Покрышкин вышел окрыленный. Теперь у него появилась надежда на завтрашний день. Ведь особисты в то время еще подчинялись в армии политорганам.

И действительно, через день он уже почувствовал перемены. Сначала, по указанию генерала Науменко, он посетил 100-й истребительный полк Тараненко, того самого, с которым имел столкновение в столовой, и провел с его летчиками беседу. Рассказал все, что знал о сильных и слабых сторонах немецкого истребителя «Мессершмитт-109». Два часа он жил полетами, был в своей стихии. Летчики задавали много вопросов, ответы на них заняли больше времени, чем сама беседа.

После занятий подполковник Тараненко пригласил Александра к себе на квартиру на обед. Там их уже ожидал комиссар 100-го полка. Во время обеда оба вели себя так, словно никакого инцидента в столовой не было. Интересовались, как идут Сашины дела. Когда он откровенно рассказал о всех своих неприятностях, хозяева очень удивились, и Тараненко тут же пообещал написать начальнику гарнизона благожелательное объяснение по поводу происшествия.