Освальд и Коринна остановились у лестницы, чтобы рассмотреть двух базальтовых львов, лежащих по ее сторонам. Их привезли из Египта: египетские скульпторы ваяли с большим искусством фигуры животных, нежели людей. Капитолийские львы исполнены столь величавого спокойствия, что кажутся истинным воплощением умиротворенной силы.

A guisa di leon, quando si posa.

Dante[5]{48}

Неподалеку от этих львов стоит разбитая статуя, аллегорически изображающая Рим. Современные римляне не подумали, поместив ее здесь, что это превосходная эмблема нынешнего положения Рима. У этой статуи нет ни ног, ни головы, но уцелевший торс и складки одежды поражают и теперь своей античной красотой. На верху лестницы виднеются два гиганта, изображающие, как предполагают, Кастора и Поллукса{49}, далее — «трофеи Ма́рия»{50} и два мильных столба, служивших для обозначения границ римских владений, и, наконец, среди всех этих разнообразных памятников старины, на площади перед Капитолием, возвышается чудесная, проникнутая миром и покоем конная статуя Марка Аврелия. Таким образом, здесь представлены все эпохи: героические времена — Диоскурами{51}, республика — львами, гражданские войны — Марием, счастливый век императоров{52} — Марком Аврелием.

Справа и слева от нового Капитолия находятся две церкви, построенные на развалинах храмов Юпитера Феретрийского{53} и Юпитера Капитолийского. Перед входом в Капитолий находится водоем, украшенный фигурами двух речных божеств — Нила и Тибра — и Ромуловой волчицы. Имя Тибра в Риме не принято упоминать вскользь, словно речь идет о какой-то безвестной реке; римлянам доставляет большое удовольствие сказать с каким-то особым значением: «Поведите меня на берег Тибра, переправимся через Тибр». Когда произносят эти слова, то чудится, будто воскресла сама история и мертвые восстали из гробов. Если к Капитолию пройти с Форума, по правую руку останутся Мамертинские темницы{54}. Они были выстроены Анком Марцием{55} для обыкновенных преступников. Но Сервий Туллий{56} повелел соорудить там и подземные темницы — гораздо более страшные, — куда бросали государственных преступников, словно они не заслуживали уважения хотя бы уже потому, что в основе их заблуждений часто лежали благородные цели. В этих темницах погибли Югурта и Катилина{57}; по преданию, туда были заточены святые Петр и Павел. За Капитолием высится Тарпейская скала; у подножья ее мы сейчас видим госпиталь, носящий название «Утешение». Так и кажется, что суровый дух античности и кротость христианского вероучения, пройдя сквозь века, соединились здесь в Риме, чтобы, представ нашим взорам, дать нам пищу для размышлений.

Когда Освальд и Коринна поднялись на башню, венчающую Капитолий, она показала ему семь римских холмов. Рим первоначально располагался на вершине Палатинского холма; затем город распространился до стен Сервия Туллия{58}, замкнувших все семь холмов, а позднее — раскинулся до Аврелиановых стен{59}, и теперь еще огораживающих большую часть территории нынешней столицы Италии. Коринна припомнила по этому случаю стихи Тибулла и Проперция, прославляющие первые слабые ростки, давшие начало городу — будущему владыке мира. Если некогда весь Рим умещался на Палатинском холме, то позднее один лишь императорский дворец занял такое пространство, которого хватило бы раньше для всего римского народа. Один поэт Нероновской эпохи сочинил по этому поводу эпиграмму:

Рим станет царским дворцом.

Уходите в Вейи, квириты,

Если и Вейи уже этим не стали дворцом[6]{60}.

Семь холмов ныне стали неизмеримо ниже, чем в старину, когда они заслуживали свое название «крутых гор». Новый Рим расположен на сорок футов выше античного города. Долины между холмами с течением времени были засыпаны развалинами древних построек; но удивительнее всего то, что черепки разбитых ваз образовали два новых холма[7]. Этот прогресс или, вернее, обломок старой цивилизации являет собой точную картину нашей эпохи, когда горы сравниваются с долинами и постепенно стираются все прекрасные неровности, созданные природой как в нравственном, так и в физическом отношении.