я не предпринимал никаких попыток уговорить его остаться с бабушкой. Она была старой и немощной, а частые отлучки Джеффа из дома осложняли их отношения. Кроме того, к тому времени она нашла в комнате Джеффа всякие оккультные предметы, которые привели ее в ужас. Она всю жизнь была пресвитерианкой, и то, что ее собственный внук установил в ее доме что-то вроде сатанинского алтаря с грифонами и причудливыми черными огнями, было за гранью того, что она могла принять.

В ответ Джефф включил свой обычный режим отмазок. Статуэтки грифонов и копия «Сатанинской библии» – это всего лишь доказательство того, что он увлекся религией. Они ничего не значат. Он не сатанист, просто ему любопытно познавать непознанное.

Конечно, объяснение дурацкое, но столь типичное для Джеффа! Я думаю, что, возможно, он просто устал давать какие-либо ответы вообще. Он хотел жить один, чтобы ему больше никогда не приходилось ни перед кем отчитываться.

Он покинул дом моей матери, перевез свои вещи в многоквартирный дом и приготовился жить самостоятельно. Последние столпы семьи – структуры, которая защищала, но в то же время в какой-то степени контролировала его, – внезапно исчезли. Впервые с тех пор, как Джойс оставила его одного в доме в возрасте восемнадцати лет, Джефф жил один.

В первый же день этой новой жизни Джефф подошел к тринадцатилетнему лаосскому мальчику по имени Сомсак Синтасомфон и отвез его в свое новое жилище, квартиру 204 на 24-й Северной улице в Милуоки. Он предложил ему пятьдесят долларов за то, чтобы он позировал обнаженным для фотографий. Затем он предложил мальчику кофе с «Бейлис Айриш» и добавил в чашку капельку бензодиазепина. Несколько минут спустя, сделав снимки, он попросил Синтасомфона «полежать с ним», и когда тот согласился, Джефф принялся трогать его за промежность.

Все еще находясь под воздействием наркотика, который Джефф использовал, чтобы вывести его из строя и подвергнуть сексуальному насилию, Синтасомфон наконец сбежал из квартиры и вернулся в свой собственный дом. Его семья срочно доставила его в больницу, потому что у него случилась передозировка.

Затем они вызвали полицию. Синтасомфон приходил в себя, и копы насели на него, требуя ответить, где он достал наркотик. Снова встав на ноги, мальчик повел полицейских в квартиру 204 на 24-й Северной улице. Джеффа не было дома, но, опросив соседей, детективы быстро установили, что жилец этой квартиры работает в соседней кондитерской. Там, на работе, его и арестовали.

Из полиции мне позвонили с известием об аресте – как ближайшему родственнику. Выслушав сообщение, я повесил трубку и долго пытался осознать случившееся. Впервые я узнал, что Джефф, по сути, пересек ту черту, которая отделяет преднамеренное саморазрушение от столь же преднамеренного уничтожения другого человека. Сомсак Синтасомфон был невинной жертвой с точки зрения закона, ребенком, а мой сын намеренно заманил его в свою новую квартиру, накачал наркотиками, а затем сексуально надругался над ним.

Был ли я возмущен? Да, разумеется! Но, честно говоря, не удивился вовсе. Сейчас тот случай вспоминается мне как в тумане. В любом случае я помню только то, что сделал все, требующееся от хорошего отца, чтобы гарантировать, что Джефф получит всю помощь, которая ему положена. Я нашел адвоката и убедил маму внести за него залог в две тысячи долларов.

Через несколько дней Джеффа освободили. И снова он выглядел так, как это часто бывало в подобных случаях, – смущенным, пристыженным, глубоко подавленным.

– Я никогда больше не сделаю ничего подобного, папа, – заверил он меня.

И сразу за этой покаянной фразой он поспешил солгать.

– Я не знал, что он был несовершеннолетним.

На самом деле мальчик назвал Джеффу свой возраст почти сразу после встречи с ним.

Джефф признался, что фотографировал Синтасомфона, но сказал, что только задел пенис мальчика, когда расстегивал молнию на его штанах. Он не прикасался к нему намеренно. Это было непреднамеренное действие, просто движение, которое он сделал во время фотографирования. Он не хотел причинить никакого вреда. Он, как всегда, сожалел о причиненных им хлопотах.

Помимо смущенного «Прости, пап», я почти ничего не услышал от Джеффа за то время, что мы провели вместе до вынесения ему приговора. Он снова переехал в дом моей матери в Вест-Эллисе, а я вернулся в Огайо. После этого я навещал его несколько раз, и сам он иногда звонил, но какое-либо более глубокое чувство единения казалось нам теперь недоступным. Мы ни разу не говорили о случившемся. Он никогда не упоминал о маленьком мальчике, к которому приставал. Как будто бы совершилось какое-то деяние, о котором в будущем было невозможно говорить. Я чувствовал, что не могу расспрашивать его, а он ничего не хотел говорить добровольно. Мы поддерживали стену, выросшую между нами, и оба охраняли ее, как я думаю сейчас, с одинаковой решимостью. Перепуганный маленький мальчик, которого я когда-то спас из засасывающей земли, теперь был вне моей досягаемости.

* * *

Когда Джеффа выпустили под залог, условия его освобождения требовали, чтобы он вернулся в дом моей матери. Там он и жил следующие восемь месяцев – до вынесения приговора.

За день до слушания дела о растлении малолетнего я поехал в Вест-Эллис, чтобы сопроводить Джеффа в суд.

Он упаковал большую часть своей одежды, но, проходя по его комнате, я нашел маленькую деревянную коробку с металлическим ободком. Примерно фут на фут размером, с запертой крышкой.

– Что внутри? – спросил я.

– Ничего.

– Открой.

Он не пошевелился. Я видел, что он взволнован, но изо всех сил старается держать эмоции под контролем. Его нервозность подтвердила мои подозрения. До этого я нашел несколько порнографических журналов и подозревал, что он хранил другие в запертом деревянном ящике. Поскольку я не хотел, чтобы моя мать случайно наткнулась на подобные вещи, я потребовал его открыть.

– Но почему, пап? – спросил Джефф. – Там ничего нет.

– Открой.

Джефф вдруг очень встревожился.

– Разве я не могу оставить себе хотя бы один фут свободного пространства? Тебе обязательно все просматривать?

– Что в коробке, Джефф?

– Всего один квадратный фут? – настаивал Джефф. Он выглядел обиженным. – Всего один?

Я оставался непреклонен.

– Я хочу знать, что в коробке, Джефф, – твердо сказал я.

Джефф не пошевелился, демонстративно отказываясь открывать.

Я повернулся и направился в подвал, чтобы взять инструмент, с помощью которого мог бы сам открыть коробку.

Джефф прыгнул передо мной. Он вытащил чек на день рождения, который я выписал всего за день до этого, и разорвал его.

– Мне не нужны твои деньги, если их цена – отказ от малейшего уединения.

Я молча уставился на него, и Джефф очень быстро успокоился.