— Мне кажется, — сказала она, — что я немножко смущаюсь.

— Я тоже.

— Правда? Мне это приятно, Джек

Подошла официантка, и мы дружно сделали заказ:

рагу по-китайски

сладкое и острое.

Затем официантка спросила:

— Что будете пить?

— Мне еще бутылку кока-колы… Энн?

— Мне тоже кока-колы.

Когда она ушла, Энн сказала:

— Поняла, в чем дело. Твои глаза. Они белые.

— Белые?

— Нет, я хотела, сказать… чистые.

— Ладно, я знаю, что ты хотела сказать.

Молчание. Потом она сказала:

— Можно спросить… или лучше не надо?

— Я еще не привык, но валяй спрашивай.

— Трудно?

— Порядком.

Принесли еду, и мы оставили эту тему. Мне нравилось смотреть, как она ест. Она заметила, что я глазею на нее, и спросила:

— Что?

— Мне нравится смотреть, как ты ешь.

— Это хорошо, да?

— Я тоже так думаю.

~ ~ ~

После ресторана мы прошлись по набережной. Она взяла меня под руку. Один из самых любимых моих жестов. В конце набережной мы остановились, и она сказала:

— Сейчас мне нужно сходить на кладбище. Я хожу туда каждый день, а сегодня тем более — день такой замечательный. Я хочу рассказать о нем Саре.

— Я пойду с тобой.

— Правда пойдешь?

— Сочту за честь.

На Доминик-стрит мы поймали такси, и не успели мы усесться, как водитель сказал:

— Вы слышали, что случилось на площади?

— Это такой кошмар! — воскликнула Энн.

Я промолчал. Водитель, естественно, придерживался противоположного мнения.

— Всем осточертели полиция и суды. Люди по горло сыты этим.

Энн не могла промолчать:

— Вы что, одобряете то, что произошло?

— Послушайте, мэм, если бы видели, какие подонки собираются здесь по ночам, вы бы так не говорили.

— Но поджечь человека!

— Но ведь эти же щенки поджигали пьяниц. Даже полицейские в курсе.

— Все равно.

— Знаете, мадам, при всем моем к вам уважении, вы бы иначе заговорили, если бы что-нибудь случилось с вашим ребенком.

Рецепт воспитания поэта

Столько невроза, сколько может вынести ребенок.

У. X. Оден

~ ~ ~

До могилы Сары мы шли молча. Она уже не держала меня под руку.

Мы, ирландцы, жалостливый народ. Я вполне мог бы без этого тогда обойтись.

Могила была в идеальном порядке. Простой деревянный крест с именем Сары. Вокруг лежат:

медвежата

лисята

конфеты

браслеты.

Все аккуратно разложено.

Энн пояснила:

— Ее друзья. Они все время ей что-нибудь приносят.

На меня это хуже всего подействовало. Я попросил:

— Энн, оставь ей розы.

Ее лицо просветлело.

— Правда, Джек, ты не против? Она обожает розы… обожала. Никак не привыкну к прошедшему времени. Как я могу говорить о ней в прошлом, это же ужасно! — Она осторожно положила розы и села около креста. — Я собираюсь вырезать на камне одно слово: ПОЭТ. И все. Ей так хотелось стать поэтом.

Я не знал толком, как положено себя вести на кладбище. Встать на колени? Тут я понял, что Энн разговаривает с дочерью. Тихие, еле слышные звуки, которые отзывались в самой глубине моей души.

Я попятился. Пошел по дорожке и едва не столкнулся с пожилой парой. Они сказали:

— Дивный день, верно?

Господи. Я все шел, пока не оказался у могилы своего отца. Сказал:

— Пап, я здесь случайно, но разве все мы не попадаем сюда случайно?

Я был явно не в себе. Видел бы меня Саттон! Он силком заставил бы меня выпить. На могиле стоял камень — это было хуже всего. Полный конец, больше никаких надежд. Простой крест лучше, он по крайней мере временный.

Подошла Энн:

— Твой отец?

Я кивнул.

— Ты его любил?

— Господи, очень.

— Какой он был?

— Знаешь, мне никогда не хотелось быть таким, как он, но я не возражал бы, если бы люди относились ко мне так же хорошо, как к нему.

— Где он работал?

— На железной дороге. В те времена это была совсем не плохая работа. Вечером, часов в девять, он надевал свою фуражку и шел выпить пива. Две кружки, не больше. Иногда он вообще никуда не ходил. Проверить, алкоголик ли, легко: можешь ограничиться двумя кружками или нет. Вот я, например, буду терпеть целую неделю, а потом выпью четырнадцать кружек в пятницу.

Она неуверенно улыбнулась.

Говорить пришлось мне.

— Когда я поступил в полицию, он ничего не сказал, только: «Смотри не спейся». Когда меня оттуда вышвырнули, сказал: «То, как тебя уволили, идет тебе больше, чем былые заслуги». Еще раньше, во время учебы в Темплеморе, один инструктор заявил: «Судя по всему Тейлор из тех, у кого яркое будущее позади». Еще тот шутник. Он сейчас советник премьер-министра, так что, можно считать, получил по заслугам. Мой отец обожал читать, всегда разглагольствовал по поводу силы печатного слова. После его смерти меня на улице остановил один мужик и сказал: «Твой отец был настоящий книгочей». Мне надо было выбить эти слова на камне. Ему понравилось бы. — На этом я выдохся. Но в голове вертелась еще пара мыслей, и я добавил: — У меня друг есть, Саттон. Он когда-то носил футболку с надписью:

ЕСЛИ ВЫСОКОМЕРИЕ — БОЖИЙ ДАР,

ОСТЕРЕГАЙСЯ СВЯЩЕННОГО ГОРОДА

Энн не поняла и прямо сказала:

— Не понимаю.

— Ты и его не поймешь. Я и сам, наверное, его не понимаю.

Энн спросила, не хочу ли я зайти к ней домой, посмотреть, как она живет. Я ответил:

— Конечно.

Она жила в Ньюкасл-парк. Прямо рядом с больницей. От морга ведет проезд, он называется Путь к Мессе. Вряд ли я смог бы часто по нему ходить.

Дом оказался современным, светлым, чистым и удобным. Обжитым. Она сказала:

— Заварю чай.

Что и сделала. Она вернулась с подносом, на котором возвышалась куча бутербродов. Старомодных, настоящих, с хрустящим хлебом, толстым куском ветчины, маслом и помидором.