За окном послышался глухой звук далекого разрыва, затем еще два, но уже гораздо сильнее. Гости не обращали на них внимания, ведь сигнала воздушной тревоги не было.

Я была в твоих руках,

Думала, принадлежу тебе.

Я делала вид, что ничего не понимаю.

Но скажи мне, целует ли она тебя

Так, как целовала тебя я?

Чувствуешь ли ты то же самое,

Когда она произносит твое имя?

Где-то глубоко внутри

Ты, должно быть, знаешь, что мне тебя не хватает.

Но что я могу сказать,

Правилам надо подчиняться.

Мужчины кивали головой в такт музыки, а у девушек на глазах появились слезы.

Победитель получает все.

Победитель получает все.

Тут грянул самый мощный взрыв, оконные стекла жалобно задрожали, и наконец, словно очнувшись от глубокого сна, взвыли ревуны воздушной тревоги. Все выбежали на балкон, опоясывающий здание. В голубом, безоблачном небе было пусто, лишь знакомый Петру аппарат продолжал парить все так же высоко и недостижимо.

Над Берлином подымался дым, похоже, бомбы упали в районе правительственных зданий и рейхсканцелярии.

— Что это? — спросил офицер люфтваффе, показывая на парящий в небе аэроплан.

— А разве это не ваше? — ответил я вопросом на вопрос. — Этот аппарат с обеда висит над Берлином.

Музыка в приемнике оборвалась, и зазвенел голос диктора:

— По сообщению пресс-центра Министерства обороны, десять минут назад были поражены стратегические цели на территории Германии. Ракетно-бомбовым ударам подвергнуты здания штаба люфтваффе, Министерства юстиции, рейхсканцелярия, Принц Альбрехтштрассе, четыре, здания СД, семьдесят два и семьдесят четыре на Унтер-ден-Линден, комплекс связи и штаб в Цоссене и Вольфшанце. А теперь… Реклама на радио «Маяк»!

Я переводил, но и без моего перевода все было ясно. Лица офицеров серели с каждым новым названием, после упоминания центра связи на них стало страшно смотреть, а когда диктор упомянул какое-то логово волка, их затрясло.

Первым опомнился офицер люфтваффе, он бросился к телефону и начал торопливо набирать номер, попытки дозвониться продолжались минут пять, затем кто-то вышел на связь, и после короткого разговора летчик опустил трубку на рычаг телефона.

— Штаб люфтваффе полностью уничтожен, Мильх погиб, — устало произнес он.

Гости быстро собрались и, попрощавшись с хозяевами, начали расходиться. Хозяин квартиры с невозмутимостью капитана идущего ко дну корабля прощался с гостями и напевал:

Победитель получает все,

Проигравший довольствуется малым,

Не дотянув до победы.

Это ее судьба.

Стал собираться и я.

В углу комнаты хозяйка громко шепталась с Марией:

— Мисси, ты просто прелесть, где ты откопала это русское чудо, об этой вечеринке будет говорить весь Берлин, подруги умрут от зависти…

Я понял, что если хочу спокойно покинуть помещение, то делать это надо прямо сейчас.

Пожав на прощание руку гостеприимному хозяину, сохранявшему непоколебимое спокойствие все это время, я вышел на улицу.

До дома я добрался без приключений, лишь два раза дорогу мне преграждали огромные колонны пожарных машин, несущиеся к центру Берлина.

Фрау Марта сидела, как всегда, у окна. Проходя мимо, краем глаза я заметил, как она раскрыла толстую тетрадку и начала писать. Владелица пансиона всегда записывала время ухода и возвращения своих постояльцев.

Зайдя в свою комнату и скинув штиблеты, я прямо в одежде упал на кровать. Мне не давала покоя одна фраза хозяйки вечера: «Об этой вечеринке будет говорить весь Берлин». Оно мне это надо?

Значит, что? Значит, на всю неделю нужно затеряться в киностудии, эсэсовцев туда не пускали, а через неделю, как сказала Мария, будет видно. У меня была припрятана бутылка шнапса, дрянного, но крепкого, чтобы иногда выпить стаканчик перед сном. Я открыл окно и выпил всю бутылку, глядя на вечернее берлинское небо. Мой сон не мог нарушить ни вой сирен воздушной тревоги, ни гулкий грохот мощных взрывов в центре города.

Я крепко спал, ведь завтра — понедельник, а для русских неделя начинается в понедельник.

Константин Зыканов, сотрудник прокуратуры, Санкт-Петербург

День в прокуратуре начинался, как обычно — утром девочки напоили меня чаем с конфетами и шоколадкой, сообщив заодно, кто чем сегодня занят, рассказали пару сплетен о том, кто, где, когда и с кем, после чего я традиционно отправил свой ударный батальон смерти в сад, в смысле в суд. Нет, надо было все-таки в следствии оставаться — там хотя бы есть с кем обсудить завтрашний вечерний матч «Зенита», а не выслушивать треп о помадах, бюстгальтерах и прочих прокладках, короче — крайне интересных для любого мужика предметах. Да, кстати, о «Зените». Надо зайти на любимый сайт любимого клуба, глянуть новости — не сломался ли кто накануне матча с «мясом» и вообще. Хм… Интернет почему-то не фурычил. В смысле — подключался, но не открывался. Что за фигня? Позвонил Максу — бывшему своему «сокамернику», а ныне руководителю отдела пока еще СКП — именно предчувствие этого «пока» меня в свое время и тормознуло. Зря, наверное, тормознуло.

— Здорово, Макс! Как жизнь?

— Все путем, работаем. А ты чего с утра пораньше? Опять твои девки чего-то нарыли? (Девки у меня такие — вычитывают дела от и до, следствие, что пока еще почти наше, что милицейское — волком воет, — а что делать — этим девкам потом по этим делам в суде бодаться.)

— Да нет, Макс, я по другому поводу. У тебя интернет работает?

— Не залазил еще, сейчас гляну, — послышалось кряхтение — Макс, несмотря на то что младше меня на девять лет, имеет плотное, если не сказать полное, а если честно — то просто толстое телосложение.

— Хм-м… Нет, что-то ничего не открывается. Опять городская не заплатила вовремя?

— Вряд ли, наверное, у провайдера или на линии какие-то проблемы.

— Стоп. У тебя телек включен?

— Да я его девчонкам отдал, меньше у меня тусоваться будут.

— Тогда бегом ко мне, тут сейчас какую-то важную хрень передавать будут.

«Что за хрень? — думал я, спускаясь этажом ниже. — Слава богу, что СКП пока не переехал». Для них уже ремонтировали отдельное от нас помещение в здании, предоставленном районной администрацией.

Спустившись вниз, я поручкался с Максом, который сказал, что я мог не гнать, как скаковая лошадь, — до «важного сообщения» есть еще 10 минут. Эти 10 минут мы провели в курилке, смакуя отрыв наших от «Спартака» в турнирной таблице. Дел у меня — в смысле, тех самых дел, которые у прокурора, — пока было немного — их понесут в пятницу, валом. А как же, конец месяца, выход дел в суд, так что все корпеть будем, а не только милицейский надзор. Отбывать повинность предстояло только в два часа — переться по мошенничеству, если не перенесут, — редиска-то на воле, болеть может до потери пульса — собственного, моего или судьи. Докурив, мы отправились в максовский кабинет к максовскому же телевизору. Курящий Макс в своем кабинете сам не курит и другим не дает. И не потому, что боится репрессий — в принципе, его сейчас и репрессировать-то некому, прокурору он уже не подчинен, а городское начальство эти фишки не волнуют, — а потому, что терпеть не может полных пепельниц. Но еще больше терпеть не может полные пепельницы вытряхивать — короче, курить в своем кабинете ему не позволяет лень.