Адам собственноручно разрезал гипс на предплечье Красавчика, похоже, что кость срослась правильно, надо только восстановить мышцы, Адам будет контролировать ход реабилитации, если Красавчик четко будет выполнять требования врача, а не кинется снова в авантюры. Адам замачивает тряпочку в миске и протирает его кожу; ему нравится мыть всего Красавчика, отмывать его от запаха улицы, ему нравится, когда Красавчик перед ним мокрый, но и вытирать его потом полотенцем, стричь ему ногти на пальцах ног (на руках Красавчик сам обгрызает), срезать мозоли, натирать ароматным кремом, проводить депиляцию; Адаму нравится все, что позволяет ему делать Красавчик, Адам стал для него самым внимательным санитаром, потому что, хоть Красавчик и не из пугливых, он пока еще не может справиться с тем, что произошло с ним, что происходит каждый день: ранее ему было неведомо удовольствие обладать безгранично и безоговорочно преданным ему любовником, верноподданнически прислуживающим по первому же его требованию.

Треснутые ребра тоже срослись, Красавчик может дышать полной грудью, безболезненно переворачиваясь с боку на бок, когда ему снится какой-нибудь кошмар, это важно, потому что спит он беспокойно, каждую ночь мечется и выкрикивает проклятия в адрес своих сонных преследователей; с тех пор как он поселился у Адама, ему есть чего бояться. Живет он тайком, нелегально, никто ни за что никогда не сможет об этом узнать; на случай неконтролируемой утечки информации у Красавчика есть, как ему кажется, готовый ответ: водил клиента за нос, чтобы добраться до его денег, потому что доктор на самом деле богатенький, он только прикидывается бедным, его родители чуть ли не срут деньгами, присылают ему тоннами; понимаете, парни, хорошо иметь своего толстенького давал у (Красавчик знает, что в этой истории парни пролетят мимо самого главного, потому что одна деталь будет колоть им глаза: в каком смысле давала? Ты чё, пидор?). Красавчик никакой не пидор, в этом смысле он ни-ни, самое большее — давал у себя отсосать, доктор классно отсасывает, девочки могли бы у него поучиться, ну и что с того, что они вместе спят, вы сами-то что, никогда не спали в одной постели с мужиком? А если ночью зябко, то можно даже и прижаться, поиграть птенчиками для сугреву; если для вас это лесопосадки, тогда валите куда подальше, потому что лесопосадки — это на зоне, но откуда вам это знать, небось, суки, не сидели.

— Сегодня у меня дежурство. Не забудь взять ключи, если захочешь выйти из дому, — говорит Адам и застегивает куртку, остановился в дверях, ему хотелось бы поцелуя на прощание, он хотел бы дождаться того утра, когда Красавчик просто поцелует его и пожелает удачного дня, но пока им придется еще немного друг с другом поцапаться, ничего не поделаешь, время поцелуев еще не пришло.

Адам выходит, Красавчик сегодня на него даже не взглянул, опять, должно быть, испугался самого себя. Адам знает, что Красавчику известно о загашнике; Мать стала присылать деньги, Адам отказался от первоначального замысла — отсылать их обратно, — он справился бы и без этой помощи, но тем не менее он прячет деньги в «Справочник врача общей практики» между страницами с Neoplasmata ossium et articulationum и Myeloma multiplet Plasmoqtoma лишь затем, чтобы Красавчику было что украсть. Адам заботится о своем воре, подсовывает ему легкую добычу, постоянно пополняя запасы, даже написал благодарственное письмо Матери, небезосновательно надеясь на более частые поступления вспомоществований; Адам согласен: пусть Красавчик крадет в доме, если уж он иначе не может, все лучше, чем шляться с приятелями, пусть он снова приступит к тренировкам; но Адам не понимает: красть в одиночку, в пустом доме — все равно что пить с отражением в зеркале, а Красавчик и не обворовывает его, просто берет причитающийся ему гонорар; украсть что-нибудь — с превеликим удовольствием, но только в городе.

Адам уже не так охотно, как раньше, соглашается на подмены, он больше не остается после работы, хоть пациенты привыкли, что этот молодой доктор обследует внимательнее остальных и всегда успевает принять каждого; старшие коллеги удивлены, как быстро он подрос до их уровня, шустряк, завершил период выдвижения, теперь пациенты носят ему как ненормальные. Наверняка носят; Адам не отказывается, научился уже класть конверт в ящик вроде как мимоходом, непроизвольно, не переставая разговаривать с пациентом, так, будто вручение и прием конверта происходили где-то не здесь, бывают ведь в жизни такие минуты, в которые два человека соединяются в молчаливом понимании, допустим два выдающихся моральных авторитета, профессора философии и литературы, пользующиеся всеобщим уважением граждан, проводящие регулярно в любимом кафе диспуты, прославляющие на всю страну столик, за которым они сидят; представим теперь, что они случайно сталкиваются в борделе: молчаливое взаимопонимание не позволяет им узнать друг друга, уровень взаимного смущения был бы слишком высок, у них от этого пропала бы потенция, так что они расходятся будто никогда в жизни и не были знакомы, а на следующий день как ни в чем не бывало ведут за чашечкой кофе спор о понятиях, категориях, ни словом не упоминая ночную встречу; если двое одновременно приходят к мысли, что скорее ничто, чем что-то, то им нечего стыдиться, потому что ничего и не было; пациенты вручают Адаму конверты так, будто они этого и не делают, Адам принимает их так, будто вовсе ничего и не берет; берет, разумеется, ради того, чтобы Красавчик не бросил его, потому что боится: если у него нечего будет красть, он останется один. Адам боится остаться сиротой; однажды переночевав здесь, Красавчик навсегда украл у Адама одиночество, если же теперь он бросит Адама, то сделает его сиротой. Адам не отказывает пациентам во внимании, он обследует их не менее тщательно, чем прежде, но, к сожалению, он не может посвятить им времени больше, чем записано в контракте. Теперь Адам кончает прием минута в минуту и бегом спешит домой в надежде, что Красавчик уже ждет своего слугу, теперь Адам в нерабочее время несет частную службу, при мысли о которой у него захватывает дух. Вы только посмотрите: только что вышел из больницы, а уже на своей улице, должно быть, бежал всю дорогу, иначе почему так запыхался, вот он уже, прыгая через три ступеньки, преодолевает лестницу, посмотрим, сможет ли его что остановить.

— Эй! Сынок!

Голос прогудел, как из преисподней, усиленный эхом и прозвучавший так, будто сам бог обиделся, что Адам думает о нем как о чем-то, что мы обозначаем с маленькой «б»; Адам останавливается, как пристало медику; если кто-нибудь просит, то, скорее всего, может просить его о помощи, даже если это сам б(Б)ог. Представляете, ситуация: ничего вокруг, только голос, один звук — и никого; Адам растерян, не знает, куда смотреть, думает: ну ладно, допустим, б(Б)ог существует, коль скоро так объявился, но какие претензии мог бы он иметь к Адаму, что тот возлюбил мальчика в мужчине? Нет, даже Бог с большой «Б» не может иметь к нему претензий: пока любовь безгрешна, она ведет к добру; Адам желает добра Красавчику, хочет его вывести к свету, заблудшую овцу в стадо вернуть. Чего т(Т)ы хочешь от меня, б(Б)оже, думает Адам, а если это не т(Т)ы, то кто тогда меня звал, чего от меня хотел?

— Эй!

Адам отчетливо слышит, идет за голосом туда, где никого нет, хотя голос сердца велит поспешить в противоположную сторону, туда, где Красавчик уже наверняка в одних боксерках, ах, сколько же придется всего понапридумывать, чтобы стянуть их с него, а потом натешиться, потрогать, подержать так, подержать сяк, ну и вообще; Адам неуверенно приближается к Никому и только на середине улицы видит человека в канализационном люке; ну да, крадут крышки, случилось однажды, что пьяный упал и просидел под землей всю ночь, ну а этот выглядит так, как будто он перепадал во все люки в городе, причем головой вниз, этот вне себя от ярости, что освободиться не может; Адам смотрит с ужасом на исполосованное лицо: обе брови кровоточат, левый глаз страшно заплыл, нос свернут; где был бог, когда зло измывалось над этим человеком?