— Хей, ураганом пронеслось над лагерем турецким, — заливался мой квартирный хозяин.

Я вспомнила моего чудесного отца, и слезы навернулись мне на глаза. Возможно, именно в этот момент я и влюбилась в Патрика Берната.

Про осенние каникулы можно забыть, такие они короткие в нашей стране. Патрик и Мануэль позволили себе небольшую поездку в Лондон. Если бы пригласили и меня, я была бы рада. Когда они вернулись, мы втроем провернули большую садовую акцию, сгребли все листья и разожгли нелегальный костерок. Отношения с Патриком хотя и становятся от репетиции к репетиции все сердечнее и теплее, но любовниками мы не стали. И это еще вопрос, стоит ли мне ввязываться в отношения с женатым человеком. То, что мы живем под одной крышей, могло бы способствовать возникновению любовного приключения, но в случае разрыва отношений мне пришлось бы, наверно, снова съезжать с квартиры.

После трудового дня в саду в конце осенних каникул Патрик впервые пригласил меня поужинать с ними. Морковка была собственного урожая. Патрик еще накануне приготовил густой суп-рагу, его требовалось только разогреть, и вот он уже дымился на столе и оказался очень вкусным. После крема на красном вине, поданного на десерт, я воспользовалась туалетом моего хозяина и не упустила случая бросить беглый взгляд в его спальню. То, что интересовало меня больше всего, я увидела сразу: большая двуспальная кровать, совсем как у меня.

Как бы то ни было, а судоку занимают меня теперь лишь изредка, гораздо больше внимания я уделяю совету мамы: трачу деньги и время на свою внешность. Мануэль сразу заметил это и сделал мне комплимент. Хотя прическу я оставила прежнюю, зато купила два пуловера — зеленый и лиловый, — две пары брюк и темнофиолетовые сапоги. И не только судоку стали мне безразличнее, но и Биргит с Гернотом постепенно отступили в моих мыслях на второй план.

И тем не менее я то и дело натыкаюсь на прошлое. Например, недавно я встретила мою бывшую уборщицу, которая сразу ринулась ко мне, чтобы высказать мне свои сожаления в связи с разводом. Мол, раньше уборка дома в Постгассе была для нее куда проще, потому что я регулярно поддерживала порядок.

Что ж, неужели мой муж еще не завел себе постоянную подругу, которая следила бы за чистотой, спросила я и тут же устыдилась своего необдуманного вопроса.

— Откуда мне знать? — обиженно заметила госпожа Майзинг. — Я никогда не лезу в чужие дела!

— Я это хорошо помню, — двулично заверила я ее. — И ни в коем случае не призываю вас наушничать! Но иногда, быть может, в посудомойке стоит второй столовый прибор от завтрака, используется вторая кровать или в ванной висит второе полотенце — мелочи, на которые натыкаешься невольно, когда о шпионаже и вынюхивании и речи быть не может…

— Иногда господин Рейнольд принимает гостей, — чопорно ответила она. — А вы разве нет?

Да, прощание у нас — в отличие от сердечного приветствия — получилось весьма прохладным. А ведь я было уже подумывала о том, чтобы нанять госпожу Мейзинг и для уборки в моей новой квартире. Определенно она знает больше, чем хочет показать, просто не хочет портить отношения со своим работодателем.

При виде Биргит мне неизменно приходит в голову, что оплодотворение мог произвести не ее законный муж, а Гернот. Между тем в последнее время она привлекает к себе заботливое и предупредительное внимание наших коллег, поскольку выросший живот уже не скроешь. На курительный балкон она больше не выходит, отказавшись от этой вредной привычки. Но я часто вижу, как она кудахчет с беременной учительницей музыки, у которой уже есть дети. Вид сразу двух тел в благословенном положении — это настоящее испытание для меня, и я бегу от них подальше.

Недавно Патрик заметил — немного шутливо, но и не без гордости, — что его сын вступил в пору жениховства и нашел себе невесту. Мануэль не так часто ездит со мной в школу, поскольку наши расписания почти не совпадают. Только по четвергам он дважды — утром и среди дня — устало вытягивается на пассажирском сиденье и понемногу сообщает мне о деталях жизни своей семьи.

— На Рождество собирается приехать моя мать, — недовольно бурчит он. — Потому что я ни за что не хочу лететь в Копенгаген.

— Судя по тону, тебя не так уж радует ее приезд, — сказала я. — Насколько я знаю, твоя мама живет вместе со своим коллегой, почему же она не празднует Рождество с ним?

— Потому что у этого человека в общей сложности четверо детей от трех жен, — язвительно осклабился Мануэль, — и раз в год его тянет к своим семьям.

— Проверь, не защемило ли твой шарф дверцей машины, — сказала я. И спросила как бы между прочим: — Но хоть отец-то рад?

Мануэль задумался.

— Патрик почти никогда не говорит о матери. Я думаю, отношения между родителями закончились, когда умерла моя сестра Лено.

— Лено? Я знаю имена Лена, Лене и Лени. А Лено… Это было ее настоящее имя? — спросила я.

— Ленора. Должно быть, из какой-нибудь оперы, — сказал Мануэль. — Маму тоже зовут Иза, но она называет себя Изадора. У нее всегда была склонность к театральности. Я еще отделался малой кровью, Орландо — всего лишь мое второе имя.

Меня так и подмывало ввести моего ученика в курс дела насчет Леноры из баллады Готфрида Августа Бюргера, но я вовремя сдержалась. Я давно уже усвоила, что школьники принимают мои поучения вне класса в штыки.

Из его слов я заключила, что Мануэль не может простить матери эту разлуку. Но, разумеется, в браке за расставание всегда отвечают оба, никто не знает это лучше, чем я. В приемные часы, установленные в нашей школе для родителей, видишь, что одинокие матери — не редкость; дети почти всегда стоят меж двух огней и страдают. Тем более я рада за Мануэля, что он нашел себе подругу. Во время большой перемены он теперь реже разговаривает с Юлианом, а все больше токует вокруг хорошенькой Сары. Он стал спокойнее, больше не роется в своих спутанных кудрях и оживленнее участвует в уроках, причем не только у меня.

— А что тебе хотелось бы получить от родителей на Рождество? — спросила я и не удивилась его ответу. Пятнадцатилетние больше, чем кто бы то ни было, грезят о мопеде.

В этом случае он не имеет ничего против своей хорошо зарабатывающей матери.

В следующий четверг я узнала, что кабинет Патрика расположен как раз под моим, а раньше там была детская маленькой Леноры.

— Патрик перенес все ее вещи на чердак, — сказал Мануэль, — чтобы на каждом шагу не натыкаться на воспоминания. Это очень будоражило мать.

Красивая мать Мануэля — соответственно, жена Патрика — остается для меня загадочной и грешной Кармен. Но все же было бы нечестно совсем отвергать ее, даже ни разу не увидев. Имена ее детей мне нравятся. Может, она имела в виду Вирджинию Вульф и ее чудесный роман «Орландо»? Но как можно было оставить такого мужа, как Патрик, и такого сына, как Мануэль, и сбежать с ветреным оперным певцом? Копенгаген — это ведь еще и другой язык. В любом случае требуется мужество, чтобы оставить свой привычный узкий мирок.