Со вздохом воткнув вилку в свой кусок торта, я встаю и направляюсь к двери. Догнав меня, мама кладет руку мне на плечо:

– Ты куда? – Ее тяжелые веки прикрывают глаза, словно в любую секунду могут сомкнуться и она больше никогда меня не увидит.

– Просто в туалет.

– Ладно, давай побыстрее. Не пропусти игру.

Простые слова. И говорит она ласково. Но я понимаю: на самом деле она имеет в виду, что я не должна бродить с несчастным видом, как побитая собака. Ведь это день рождения Майка – надо собраться и вести себя соответственно. Ну да, мама права: не годится убегать в туалет и сидеть там, надувшись, часами.

Но мне хочется на нее закричать. Ей никогда даже в голову не приходило спросить, что со мной, – ей это неинтересно! Мама, которая никогда не принимала участия в конкурсах красоты, умеет прекрасно владеть собой, изобразить шикарную улыбку, когда – я-то знаю – хочется расплакаться. Или говорить спокойно, когда наружу так и рвется бешеный вопль. Иногда я жалею, что она никогда не повышает голос. От ее вечного притворства, что все хорошо, я чувствую себя еще более свихнувшейся, чем на самом деле.

Интересно, а если я скажу ей, что задумала, она тоже сумеет сохранить лицо? Если признаюсь, что мы планируем с Замерзшим Роботом? Прочь, прочь такие мысли. Поделившись с ней, я сделаю только хуже: ничто из того, что она мне ответит, не может меня спасти. Не стоит об этом забывать.

Коридор, щедро «декорированный» пятнышками грязи на кафельном полу, выводит меня на улицу. Открыв дверь, я закрываю глаза и подставляю лицо пощечинам холодного ветра. Окунаю руки в то, что еще осталось от сугробов, чувствуя, как немеют кончики пальцев.

Еще семнадцать дней.

Осталось 16 дней

– Поверить не могу, что завтра ты меня кидаешь! – восклицает Роман, сидя на матрасе и подпрыгивая. Несмотря на гигантский рост, он порой кажется маленьким ребенком. Думаю, меня еще сбивает с толку его прикид: сегодня он не в своей обычной толстовке с капюшоном и спортивных штанах. Очевидно, мама заставила его надеть «по особому поводу» темные брюки и кремовую рубашку. В них он чувствует себя неловко, словно в маскарадном костюме.

– Кидаю тебя? – Я меряю шагами комнату. Она обставлена просто – примерно такой я ее себе и представляла, хотя не скажу, что много думала о его жилище. Бежевые стены, непременный постер с баскетбольной командой «Кентукки Уайлдкэтс», темно-вишневая отделка – обычная комната обычного старшеклассника.

На тумбочке стоит фотография девочки: она широко улыбается – рот полон зубов – и показывает язык снимающему. Волосы того же цвета, что у Романа, те же глубоко посаженные ореховые глаза – очевидно, это Мэдисон.

Мама Романа хлопочет внизу на кухне, пытаясь соорудить что-нибудь турецкое. Даже любопытно. Отец Робота еще на работе, но вроде как должен подъехать к началу Большого События. Я даже немного удивлена, что мама Романа так легко относится к тому, что мы с ним уединились в его комнате. Мне показалось, она чувствует, что мы что-то замышляем, но, очевидно, я недооценивала ее ум. Правда, она велела оставить дверь открытой.

– Эй. – Я поворачиваюсь к нему. – Зачем ты маму втягиваешь во все это?

– Во что?

Я пожимаю плечами:

– Ну, весь этот как бы обед. Тебе не кажется несправедливым, что ей приходится вкалывать на кухне?

Перестав прыгать, Роман упирается взглядом в пол:

– Да, в какой-то степени. Но это неизбежно.

Я морщусь, показывая, что не понимаю.

– Мама должна всерьез поверить в то, что мы встречаемся, – медленно объясняет Роман. – Тогда она отпустит меня с тобой седьмого апреля. Маловероятно, что она позволит мне слоняться где-то с совершенно незнакомым человеком в первую годовщину гибели Мэдди – для этого она слишком умна.

Значит, я просто пешка в твоей игре. Впрочем, я и так уже догадывалась. Потому-то ему и нужен партнер. Что же, он для меня тоже пешка. Средство дойти до конца. До самого-самого Конца.

Я продолжаю рассматривать его комнату. Вот бейсбольный мяч с автографом, который торжественно покоится в бейсболке «Цинциннати Редз».

– Это мне папа достал, – объясняет Роман, – мы ходили на игру, когда я был совсем маленьким.

Кивнув, я продолжаю перебирать его вещи. Интересно, его раздражает, что я роюсь в чужих секретах прямо на глазах хозяина? Оглянувшись, я вижу, что он растянулся на кровати, задрав нос к потолку. Если он и против, то никак этого не показывает. Может быть, это побочный эффект осознания того, что скоро умрешь, – скрывать свои тайны уже незачем, все равно после твоей смерти все они будут раскрыты. Изучены под микроскопом.

Мне не нравится, что другие люди станут изучать мои тайны. Впрочем, не уверена, что у меня они есть. Если не считать Замерзшего Робота. И тайны, которую я прячу от него: что сделал мой отец.

– Так ты завтра в зоопарке?

– Ага, – рассеянно отвечаю я, листая «Путешествие к центру Земли». Интересно: он, кажется, фанат Жюля Верна. Я ставлю книжку на место и вытягиваю другую – «Двадцать тысяч лье под водой».

– В детстве мне нравились эти книги.

– Угу. – Я перелистываю страницы, разглядывая черно-белые иллюстрации. Хорошее издание и, очевидно, дорогое. Подарочное, наверное. Морское чудовище таращится на меня глазами размером с грейпфрут. Я захлопываю книгу, и из нее вылетают вложенные листочки. Мне удается поймать один из них: карандашный набросок маленькой черепашки, очень хороший – объемный и живой. Нарисован угольным карандашом, а все равно чувствуешь сухость складчатой шеи и гладкость панциря. И в то же время что-то в картине не то: ты словно глядишь на черепаху сквозь затуманенное стекло. И сам рисунок немного сюрреалистичный: пятна на панцире слишком четко вырисованы, передние ноги длиннее и тоньше, чем надо.

Я подбираю остальные рисунки: на большинстве из них та же черепашка, но на одном изображена Мэдисон. Глаза широко раскрыты и умело оттенены, открытая улыбка – в точности как на фото. Но, хотя девочка на рисунке беззаботно улыбается, изображение наполнено печалью, словно художник знает, что ее ждет. Я не могу оторвать глаз от наброска.

Замерзший Робот подскакивает и перекатывается на край кровати.

– Это все глупости, не смотри.

Держа в руке первый листок с черепашкой, я подхожу к аквариуму знаменитого Капитана Немо. Черепаха всплывает и снова ныряет, загребая кожистыми лапами.

– Это не глупости, а просто класс! – Я сравниваю набросок с настоящим Капитаном Немо. Почти копия, не считая некоторых фантастических деталей. Черепаха выглядит печальной, словно в трауре. У нее черные глаза-бусинки, а задние ноги кажутся слишком тяжелыми и толстыми, непригодными для плавания. – Ты рисовал?

– Да, – он отвечает еле слышно, ворочаясь на поскрипывающей кровати. – Ты не могла бы убрать их? Меня они нервируют.