— А теперь, — произнес он наконец, — повтори, кто я и как ты собираешься утолить мой гнев?

Ее руки задрожали так, что девушка невольно опустила фонарь, но при этом тихо рассмеялась.

— Прости, — ответила она. — Я думала, что увижу красоту, подобную красоте бога. Но теперь вижу, что твоя красота подобна биению сердца земли. То, что я себе представляла, кажется маленькой капелькой воды рядом с океаном. Как может существо столь прекрасное быть носителем Зла? Ты поведешь нас ко Злу и Горю, но зачем такая расточительность? Разве ты не можешь привести все человечество к радости и добру лишь одним взглядом своих глаз? Думаю, мир сам бы умер за тебя, если бы знал, каков ты на самом деле.

Наступила тишина. Кто хоть раз сказал Азрарну такое за все тысячелетия его жизни? Кто мог подумать о нем так?

Наконец Азрарн произнес:

— Мне кажется, белая дева, ты ошибаешься в том, каков я на самом деле.

В ответ юная жрица взглянула на Владыку Демонов и отозвалась:

— Или ты сам ошибаешься.

Азрарн вновь рассердился. Гнев, подобный ветру, что гасит все огни в небесах, охватил его.

— Женщина, — сказал он, — ты глупа.

Азрарн пропал, а перед красавицей появился черный волк с горящими глазами. Этот волк подбежал к ней, схватил ее руку и прокусил до кости безымянный палец. Ибо она причинила ему боль, и теперь он хотел отплатить ей тем же.

Девушка закричала, из глаз ее брызнули слезы. Укусив, волк отпрянул, словно выжидая. Но красавица, все еще плача, медленно протянула ему свою покалеченную руку, прося продолжить ужасное дело.

Те, кто испытывает схожие чувства, становятся близки друг другу, почти братьями. Азрарн знал, что такое страдать из-за собственного упрямого желания принести себя в жертву.

Человек, а не волк снова поймал руку юной жрицы. Волк пропал.

При его прикосновении боль покинула ее, смешалась с тем необычайным ощущением, которое может вызвать лишь прикосновение Азрарна. Он держал руку жрицы в своей. Длинным квадратным ногтем указательного пальца он содрал собственную кожу, кожу демона, от первого сустава большого пальца до ногтя. Во второй раз Азрарн проливал свою кровь из-за Белшеведа, но сейчас ни капли его крови не попало в землю. Он прижал свой палец к кровоточащей руке девушки. Рана тотчас начала затягиваться. Через несколько мгновений исчез даже шрам.

Все еще держа ее руку, он произнес так тихо, что его голос был едва слышен сквозь шорох листвы:

— Моя кровь смешалась с твоей. Обожжет ли это тебя моей злобой, лунная дева?

— Огонь и вода не смешиваются, — прошептала она, — одно уничтожает другое.

Боль оставила ее, и девушка, словно в изнеможении, качнулась к нему всем своим легким телом, и волна ее светлых волос рассыпалась по его темной одежде.

— Я не приму такую жертву, — сказал ей Азрарн. — Ты слишком хороша для того, чтобы стать выкупом.

— Но ты не тронешь Белшевед?

— Я уже нацелил меч, который поразит этот Божественный Колодец. Через год, через десять или двадцать лет. Само основание вашей веры сгниет. И ты все еще думаешь, что я не таков, каков есть на самом деле, дитя мое? А каким, по-твоему, еще должен быть князь демонов?

Но жрица уже впала в полубессознательное состояние, в какое впадают все смертные, оказавшись рядом с Азрарном, и, не слушая его, склонила голову ему на грудь. Ее волосы светились на фоне его одежды, как река под луной.

И все же Азрарн прекрасно понимал, что вместе с кровью утратил какую-то часть себя. Он знал, что кровь ваздру не уничтожит девушку, но и не растворится в ней бесследно.

Князь демонов взял красавицу на руки, и маленький фонарик опрокинулся и погас. Затем Азрарн произнес волшебное слово, и они вместе ушли от озера.

Он перенес девушку в странный уголок среди пустыни, оазис, о котором никто не знал.

Возможно, там возвышались пальмы и плескалась вода. А может быть, не было ни деревьев, ни воды, и лишь приливы и отливы песков сменяли друг друга, подчиняясь прихоти раскаленного ветра.

Азрарн положил красавицу на ковры из мха и травы и устроился рядом. Он просто лежал рядом и пристально смотрел в ее глаза своим немигающим взглядом демона, и ее глаза, растворяясь в его взгляде, изменились, тоже перестав моргать. И так они пролежали, не шелохнувшись, всю ночь, как камни, в странном экстазе абсолютной неподвижности. И юной жрице казалось, что кровь демона течет по их двум телам, отныне неразделимым, как сделались неразделимыми их мысли и души: ее душа, получившая его бессмертность, стала лишь его частью, его отражением.

Только когда первые отблески утра посеребрили восток, Азрарн отстранился от девушки. Но ей по-прежнему казалось, что она чувствует тяжесть его тела и ласку его волос, гладящих ее щеки.

— Я должен оставить тебя, — сказал он, — потому что близок восход. Скажи, куда ты хочешь, чтобы я отнес тебя?

— В Белшевед, ведь там мой дом.

— Тогда пойдем, — сказал он.

Азрарн поднял ее и своим волшебством возвратил в цветущий сад у озера. Там она оказалась одна. Ее фонарь валялся на земле, а солнце уже раскрасило горизонт красками восхода.

Красавицу звали Данизэль, что на ее родном языке означало Лунный Огонь, а на языке демонов — Иштвар.

В Нижнем Мире демоны говорили на семи различных языках. А выше, на земле, существовало тоже семь основных языков, но каждый из них делился на десять, то есть на самом деле люди говорили на семидесяти языках. Демоны понимали их все, поэтому Азрарну было понятно значение имени юной жрицы. Возможно, он прочитал ее мысли — ведь девушка не называла себя вслух. Князь демонов, несомненно, знал и ее историю, хотя вряд ли это его действительно интересовало. Его любовницы имели происхождение столь же различное, сколь неповторима была их красота — дочери королей и рабов. Одна из его возлюбленных была дочерью мертвеца.

Но матерью Данизэль оказалась не королева и не рабыня, а слабоумная, болтающая чушь дурочка, шатавшаяся по улицам деревни, рвавшая на себе грязные волосы и царапавшая стены домов обломанными ногтями.

Деревенская дурочка конечно же никогда не совершала паломничества в святой Белшевед. Но она часто кричала, что хочет туда попасть. А когда она становилась слишком буйной, ее ловили сетью и привязывали к столбу, как собаку, пока она не приходила в себя. Большая часть ее разрушительной энергии, как у большинства сумасшедших, была направлена против нее самой. Она никогда не нападала на других людей, лишь изредка рвала белье, вывешенное на просушку, или крала фрукты из чужих садов. Жители деревни вели себя по отношению к ней весьма терпеливо, часто бросали ей куски еды, чтобы отвратить от кражи яблок. В деревне уже вошло в обычай каждую свадьбу или похороны выставлять к ее столбу кружку пива или слабого вина, вне зависимости от того, была там привязана несчастная или нет. Но хотя сельчане и делали все это, они считали бедную дурочку проклятием богов, посланным им за какие-то неведомые грехи. Они обращались с несчастной, на их взгляд, хорошо, только потому, что надеялись таким образом заслужить благословение небес, которые смилостивятся и избавят деревню от такого позора.