В назначенный час они подошли к эстраде напротив особняка Каса де Вакас и заняли удобное место в многочисленной компании участников конкурса и случайных прохожих. Кораль была просто счастлива. День, проведенный рядом с Хулио, значил для нее гораздо больше, чем возможная победа или же, наоборот, проигрыш в конкурсе, результаты которого ее теперь не слишком интересовали.

В конце концов на трибуну поднялся секретарь жюри и нараспев огласил длиннющий список номеров участников, чьи картины вышли в финал и получили призы. Номер Кораль так и не прозвучал.

— Нам в некотором роде даже повезло, — сказала девушка. — Если честно, я просто с удовольствием подарю эту картину тебе.

— Вот это я понимаю! Вот это приз так приз!

«Интересно, неужели эта картина до сих пор так и висит у него там, на улице Монклоа, на чердаке, который он снял специально для меня, чтобы я могла устроить себе настоящую мастерскую? Господи, как же хорошо мы жили, какой счастливой была я тогда! Что же я натворила, во что превратила свою жизнь?» — вновь и вновь спрашивала она себя.

В какой-то момент Кораль легко и непринужденно приняла правила другой, новой игры, казавшейся ей совершенно безобидной. При этом она сама не заметила, как поставила на карту все мечты и стремления собственной юности, проиграла их, но формально внакладе не осталась. Более чем достойной компенсацией стала ее новая жизнь — воплощение упорядоченности и уверенности в завтрашнем дне. Но вот теперь Кораль с ужасом ощущала, что это противостояние в ее душе вовсе не исчезло, а лишь поутихло на некоторое время. Она со всей отчетливостью понимала, что этот вечный спор, этот пожар разгорался в ней с новой силой.

Кораль сдалась под натиском собственных мучительных размышлений и переживаний. Она решила принять успокоительное — маленькую желтую таблетку из тех, которыми частенько пользовался Карлос перед собраниями акционеров и публичными выступлениями. Сам он старался не афишировать эту свою слабость и уж тем более не признался бы при посторонних в том, что нервы в критических ситуациях порой подводили его.

Таблетка сделала свое дело, и Кораль провалилась в сон. Впрочем, он не принес с собой облегчения. Ее до самого утра мучили кошмары, сохранившиеся в памяти в виде одного-единственного образа. Рука Хулио, того самого, двадцатилетнего, как на натянутых струнах, играла на сложнейшем и тончайшем инструменте — ее натянутых нервах. Тело и кожа Кораль в том сне были прозрачны. Пальцы Омедаса легко и свободно, как скальпель, пронзали ее насквозь, чтобы дотронуться до того или иного нервного сплетения.

Женщина проснулась и поняла, что кошмар продолжал преследовать ее и наяву. Нервы Кораль были по-прежнему натянуты до предела, а тело представляло собой сплошной резонатор. Сердце билось в нем судорожно и неритмично. Оно исполняло какое-то мрачное, почти похоронное адажио.

Кораль не без оснований полагала, что Карлосу и в голову не могло прийти, какую бурю эмоций и переживаний вызвала в ее душе эта неожиданная встреча. Впрочем, он, безусловно, заметил ее несколько странное поведение и некоторую отстраненность во время разговора с Хулио. При этом Кораль не нашла ничего лучшего, как сослаться в свое оправдание на плохое самочувствие и головную боль.

В общем-то, Карлос имел полное право быть недовольным ее, откровенно говоря, не слишком активным участием в беседе. Изначально, кстати, инициатива заняться психическим состоянием Нико исходила как раз от нее. Муж мог рассчитывать на больший энтузиазм супруги, когда он меньше чем через неделю после того разговора привел в дом детского психолога. Тот, к слову сказать, сумел сразу доказать свой профессионализм, во время первого же разговора с ребенком проник в святая святых Николаса — его комнату, находящуюся на верхнем этаже дома.

Нет, ни сам Карлос, ни психолог в любом случае не заслуживали такого холодного приема в этот вечер. Тем не менее муж легко простил жене столь странное поведение. Впрочем, он поступал так всегда, когда дело шло вразрез с тем, чего ему хотелось бы. Карлос всегда стремился избежать даже намека на тень каких бы то ни было разногласий и уж тем более конфликтов в семье.

«Господи, как же мне надоела эта его бесхарактерность! Почему я так и не рассказала ему о Хулио?» — подумала Кораль.

Она и вправду все эти годы умалчивала о самом важном. Дело было вовсе не в возможной ревности со стороны мужа. По правде говоря, жена просто не считала его достойным такого доверия. Он, несомненно, воспринял бы ее признание как что-то тривиальное, не стоящее внимания, отнес бы Хулио к категории так называемых бывших друзей-приятелей своей дражайшей половины. Таковых действительно не много, всего трое, и Карлос даже не знал, как их звали. На обсуждение подобных фактов из биографии жены, с его точки зрения ничего не значащих, он был готов потратить лишь минимально приличное время — как раз те минуты, которые все равно уходили на то, чтобы выпить чашку чая перед тем, как запереться на несколько часов в кабинете.

Впрочем, была еще одна причина, по которой Кораль не хотела, чтобы Карлос вникал в подробности этой страницы ее личной жизни. Если она и не боялась, то уж точно не хотела, чтобы в один прекрасный день в разговоре на эту тему у мужа вдруг возник бы вопрос, почему же они с Хулио расстались, если все было так хорошо. Честный ответ на этот вопрос обнажил бы другую проблему, решение которой Кораль так и не смогла найти за все эти годы. Почему она предпочла заглушить в себе такое яркое, искреннее чувство и променяла свою настоящую любовь на такого человека, как Карлос?

Женщина вновь и вновь до мельчайших деталей восстанавливала в памяти эту внезапную встречу с Хулио. Надо же было такому случиться, что произошло это не где-нибудь, а в ее доме, в присутствии мужа и детей. Вот уж действительно ирония судьбы.

Оба были застигнуты врасплох, потрясены случившимся. Все это чем-то напоминало встречу двух кораблей в ночном море, затянутом туманом. Оба судна в последний момент расходятся бортами в опасной близости друг от друга. При этом каждый капитан думает лишь о том, как не пустить ко дну собственный корабль. О коллеге, встреченном в ночи, он вспоминает лишь тогда, когда другое судно уже скрылось во мгле за кормой.

Кораль была поражена реакцией Хулио, точнее, тем, как он сумел сдержать свои эмоции. Лишь на какую-то долю секунды она увидела в его глазах вспышку боли, той самой, так хорошо ей знакомой и нахлынувшей на нее в тот момент, наверное, даже еще сильнее. Омедас сумел взять себя в руки. Он вел себя так, будто ничего необычного не происходило, почти не замечал Кораль. По обоюдному согласию они избегали встречаться взглядами друг с другом. Хулио в сугубо профессиональных терминах описал случай с Нико, попрощался и ушел.

В общем, пусть Кораль и хотелось видеть большее внимание к собственной персоне с его стороны, но логика подсказывала ей, что упрекнуть Омедаса не в чем. Он вел себя предельно достойно и корректно.

Наступило утро. Кораль повезла детей в детский сад и школу по улицам квартала Моралеха, пустынным в этот час. Небо затянуло тучами, но дождя пока не было. В зеркало заднего вида Кораль посматривала на Нико, устроившегося на заднем сиденье и державшего на коленях школьный портфель. Она научилась радоваться малому. Сейчас, поймав, как ей показалось, едва уловимые теплые нотки в голосе сына, мать была на седьмом небе от счастья.